Турнон вспомнил о бедной равнодушной девушке, которую поцеловал на прощание, о неподвижной фигуре, которую он коротко обнял. Он подумал, что Маргерит выглядела так, словно жизнь покинула ее. Лучше бы она избегала его и была с ним упряма. Что они с ней сделали? Был ли он причиной ее поведения?
— Скажи ей… — он задумался над содержанием послания, которое мог бы передать ее бесчувственный дядя. — Скажи ей, что Новая Франция ждет свою королеву. — Взгляд Роберваля помрачнел. Он не собирался делить свое королевство. — И помни, дядя… — тон Турнона перестал быть учтивым, и Роберваль поднял удивленный взгляд. — Ты в ответе за ее безопасность и счастье.
Вице-король с башни наблюдал за пристанью и морем. Он стоял впереди, отдельно от своего эскорта. Даже мэр Сен-Мало и представители городской власти соблюдали дистанцию.
Вода прибывала, омывая подножие города и откатываясь с долгим шипением. Раздался сигнальный выстрел пушки, и все пять кораблей поставили паруса по ветру. Роберваль поднял голову. Сердце бешено колотилось. Все было для него: прилив, салют, белоснежные паруса. Когда корабли выстроились в одну линию, он понял что свободен. Он — вице-король! Исчез этот надоедливый человек! Исчезла его обуза! Бразды правления были в его руках!
Они должны были отплыть из Ла-Рошели. На подъезде к городу длинный кортеж замедлил бег, и Бастин попыталась усесться поудобнее на муле. С улиц доносился тошнотворный запах сточных вод. Она зажала пальцами нос и брезгливо сморщилась.
— Фу!
Она предложила свой веер Маргерит, но та покачала головой. Девушка была равнодушна ко всему — такая же равнодушная, как и все эти последние месяцы с того ужасного дня, когда она посетила адмирала. Честно говоря, сперва, узнав о смерти Пьера, Бастин почувствовала облегчение, от которого ей самой было неловко. Опасности, неминуемо грозившей им, больше не существовало. С исчезновением Пьера исчез и секрет о той ночной свадьбе, и кто теперь знал, что вице-король сватает маркизу овдовевшую невесту? Но проходили дни, потом недели, но ничто на Земле — ни огромное приданое, которого Бастин не могла даже представить, ни драгоценности Коси, принадлежавшие теперь Маргерит, ни представление ко двору, ни внимание маркиза, безрассудно любившего девушку — не интересовало Маргерит и не могло вернуть ее к жизни. Вот тогда Бастин по-настоящему почувствовала страх. Разве возможно было так любить? Душа Маргерит словно погибла вместе с Пьером, оставив тело, которое одевалось в прекрасные платья, танцевало и делало реверансы при дворе, но было недосягаемым и бесчувственным. Даже король упрекал ее:
— Ваше очарование, мадемуазель, служит украшением нашего двора. Но вы должны научиться улыбаться.
За суматохой, связанной с приготовлениями к отъезду, домашними делами, сбором белья и посуды Бастин совершенно забыла о своем страхе перед этим ужасным новым миром. Маркиз построит для своей дамы великолепный дворец среди диких земель, и Бастин будет одной из его жительниц. Каждый предмет был дорог ее сердцу, и она не могла пропустить ни единой шкатулки. Простыни, белье и шерстяные одеяла! Ее господин и госпожа должны спать в тепле среди этой суровой зимы. Если бы только Маргерит могла забыть…
Несмотря на зловоние, к которому вскоре прибавился запах рыбы и соли, это был симпатичный городок с оштукатуренными белыми домиками и длинными извилистыми улочками, заполненными состоятельными и независимыми горожанами.
Сопровождавший их из Парижа монсеньер де Бомон, чье явное увлечение Маргерит породило в сердце няни бесплодную надежду, придержал коня, чтобы показать им в конец улицы.
— Море, мадемуазель! Разве это не радует вас?
Маргерит кивнула и слабо улыбнулась, но даже не повернула головы, чтобы посмотреть. «Он — как я, — подумала Бастин. — Он делает все возможное, чтобы поднять ее дух, но все тщетно. Ей все равно, едет она или стоит. Даже Бог и пресвятая Богородица не могут ее утешить. Ее молитвы стали небрежными».
Они выехали на пристань и у Бастин перехватило дух. Огромные барки с возвышающимися надстройками, покрытыми резьбой и украшенными серпантином, твердо стояли среди сверкающей воды. Их мачты были украшены яркими разноцветными знаменами короля, дофина, Турнона и Роберваля, развевающимися на фоне голубого неба.
Пристань была заполнена моряками, солдатами, уличными торговцами, портовыми девками и любопытными горожанами, разномастной толпой. Но среди толпы легко было различить будущих колонистов по их бледным, безжизненным лицам. Они сбились в группы — по крайней мере те, что не были закованы в кандалы — а рядом с ними стояли стражники, наблюдавшие за тем, чтобы никто из них не передумал. Женщины плакали или стояли с каменными лицами, прижимая к своим юбкам испуганных детей.
Шпага Бомона сверкнула на солнце.
— Расступитесь! — закричал он, и толпа повиновалась, уставившись на прекрасную благородную даму в голубой бархатной накидке с белым воротником, своим цветом соперничающим с ее лицом, с золотистыми волосами, собранными под небольшой бархатной шапочкой. Бастин забыла о своем происхождении и выпрямилась, чтобы выглядеть как подобает дворянке.
Монсеньер де Сан-Терре, лейтенант вице-короля, увидел их, заторопился навстречу и склонился к руке Маргерит.
— Ваши дядя и тетя приносят свои извинения, мадемуазель. Они задерживаются в ратуше с мэром. Вице-король просит, чтобы вы поднимались на флагманский корабль и устраивались там, потому что мы надеемся отплыть сегодня.
— Спасибо, монсеньер.
Он протянул руку, и Маргерит позволила ему снять себя с седла. Бастин с удовлетворением отметила, что Бомон с завистью посмотрел на своего товарища. Если бы Маргерит хоть немного постаралась, ее супружество с этим пожилым маркизом не было бы таким скучным. Они все любили бы ее!
— Я провожу дам в их каюты, — сказал Бомон. — Вам не обязательно оставлять свой корабль без присмотра, Сен-Терр.
— Да, спасибо, монсеньер. Вам не стоит беспокоиться… — Маргерит протянула руку.
— Но это не доставляет мне беспокойства, мадемуазель, — лицо лейтенанта залилось краской. — Это моя обязанность…
Бастин попыталась не застонать, спускаясь на землю, и последовала за троицей: два великолепных офицера сопровождали равнодушную красавицу к трапу, соединявшему ближайший корабль с пристанью.
Внезапно отчаянный крик остановил их. Маргерит обернулась.
— Нет! Пустите меня! Нет!
К другому трапу направлялась скованная цепью группа бородатых каторжников — угрюмых и ни во что не верящих. На одном из них отчаянно повисла молодая женщина, прижавшись розовой щечкой к растрепанной седеющей бороде каторжника. Ее возгласы были обращены к солдатам, пытавшимся оттащить ее.
