— А как же быть с Рудольфом?
— Он честный человек, но он не умен. Поэтому он и говорит о людских ошибках и о наказании, которое постигнет грешников. В этом он черпает силу. Но может быть, нам стоит помочь ему?
— Нам? Разве мы можем помочь священнику? Как?
— Я не знаю, — признался я.
— Может, нам стоит меньше его бояться? — задумчиво произнес Бьерн.
— А королева Гуннхильд боится его?
— Да, раньше она его боялась, но не знаю, боится ли сейчас, — честно ответил я.
Все помолчали.
Потом раздался голос, который не мог принадлежать никому другому, кроме Лохмача:
— Может, королева и боится священника почти так же, как и мы. Но это все равно несправедливо, что один рождается рабом, а другой — королем.
— Нет, — ответил я, — это несправедливо.
— Тогда почему ты говоришь, что Господь справедлив?
— А ты уверен, что Бог хотел, чтобы все было именно так, как есть?
— Если ему что-то не нравится, то почему же он ничего не изменит?
— Но Кефсе уже сказал, что любовь не может применять силу, — спокойно возразила Тора.
— И именно поэтому Господь родился в хлеву, — заметил кто-то еще.
— Но неужели мне надо благодарить Бога за то, что я родился рабом? — возмутился Лохмач.
— Нет, — ответил я. — Ты должен знать, что это несправедливо, и у тебя есть право возмущаться этим. Ты должен помнить, что перед Богом все люди едины. И Господь говорил, что люди должны стремиться к справедливости. Его слова очень не понравились сильным мира сего. И они распяли его на кресте. И тем не менее он был готов простить своих палачей, если бы они стали раскаиваться.
— Я не понимаю, — сказал Лохмач, — неужели ты, Кефсе, простил тех, кто превратил тебя в раба?
Я задумался.
— Не знаю, — наконец ответил я.
— Тогда ты наверняка не простил, — коротко сказал Лохмач.
Он помолчал, а потом добавил:
— А ты хочешь их простить?
Я еще раз задумался.
— Нет, — признался я, — я не уверен, что хочу простить их.
Он как будто задел струну в моей душе, и душа моя наполнилась фальшивой нотой, от звука которой на моих глазах выступили слезы. Я изо всех сил сдерживал рыдания.
Но напрасно.
— Почему ты плачешь, Кефсе? — спросила Тора.
— Я… Я думаю, что плачу из-за зла, которое люди причиняют друг другу. Из-за их жестокости. И еще из-за того, что я не могу простить.
— Да поможет нам Тот, кто был рожден в хлеву, — проговорил Бьёрн.
— Да, — с трудом ответил я.
Я почувствовал, как меня кто-то обнял и прошептал мне в ухо:
— Кефсе!
Это была Тора. И я плакал у нее на плече, как будто она была моей матерью.
На следующий день на рождественской заутрене я стоял не с королевами. Даже если бы я захотел, я никогда не смог бы пройти мимо рабов. Они стояли позади всех. Там же, рядом с ними, остановился и я.
И мне было все равно, что все с удивлением смотрели на меня.
III. КНИГА КОРОЛЕВЫ ГУННХИЛЬД
После рождественской службы Рудольф сказал королеве Астрид, что ей лучше воздержаться от рассказа в эти праздничные дни.
Королева резко спросила, неужели Рудольф считает такой тяжелой работой выслушивать ее повествование.
Он ответил, что это, во всяком случае, труд для меня, писца.
Я заметил, что могу и не делать никаких записей, а постараться все запомнить и записать потом.
Рудольф разозлился и заявил, что это право священника решать, что можно и что нельзя делать в церковные праздники.
Поскольку дело шло к ссоре, я промолчал, но решил, что обязательно поговорю с Астрид. И если она скажет, что у нее осталось мало времени, то я нарушу запрет Рудольфа.
Рабыни убрали со стола после ужина, но Астрид осталась сидеть в палатах. Не ушла и Гуннхильд.
Я обратился к королеве Астрид:
— Я думаю, тебе не терпится завершить свой рассказ. Если хочешь, я поговорю с Рудольфом.
— У меня действительно осталось мало времени, дни мои сочтены. Мне все труднее дышать, я задыхаюсь, и сердце чуть не выскакивает из груди при каждом шаге. И тем не менее я могу прожить еще несколько месяцев. Никто не знает, какой срок ему отпускает Бог. Так что вряд ли стоит злить Рудольфа. Я отдохну в эти праздники, а если почувствую себя хуже, то тут же скажу тебе, Ниал.
Она совершенно спокойно говорила о приближающейся смерти. А потом вдруг спросила:
— А что случилось во время службы? Почему вдруг ты стал вместе с рабами?
— Ты забываешь, что я и сам был рабом десять зим. Это мои друзья.
— Я никогда не замечала у тебя рабских мыслей.
— А что ты называешь рабскими мыслями?
— Раб всегда унижен, он лжет, ворует и отлынивает от работы. И может быть очень нахальным, если вдруг почувствует власть.
— Я совершенно не сомневаюсь, что рабство может искалечить человека, разрушить его, но оно может воспитать и святость. Именно в годы рабства в душе Патрика проснулась любовь к Богу и ближнему своему. И среди рабов Хюсабю есть достойные уважения.
— Кто же? — спросила Гуннхильд.
— Бьёрн, Тора, Лохмач и еще некоторые…
— Лохмач? — переспросила Гуннхильд. — Я все время слышу на него жалобы, потому что он очень вызывающе ведет себя.
— Ты несправедлива. У него просто нет «рабских мыслей», как говорит Астрид. Святой Патрик убедил ирландцев освободить своих рабов. Я думаю, он сделал это, потому что сам побывал в рабстве. Много лет в Ирландии не было рабов. Они стали появляться только после нападений викингов, которые вернули в мою страну языческие обычаи.
— Но ведь рабы были и у тебя самого, — сказала Гуннхильд.
— В последний раз, — ответил я.
— Я не знаю, как вели себя ирландцы, когда освобождали своих рабов. Но в Швеции мы всегда стараемся создать нормальные условия жизни для освобожденного раба. Многие считают, что лучше быть рабом, чем умереть с голода. Кроме того, не так уж и легко следить за выполнением закона. И тут большое значение имеет семья. Если человек отказывается выплатить выкуп, то тогда это должны сделать его близкие. Достойная семья всегда позаботиться о родственнике и выручит его из беды. Если же раба берут в свободную семью, то его и считают свободным человеком.
— И часто так бывает? — спросила я.
— Нет, и освобожденный раб не может выкупить или освободить другого раба, даже свою собственную жену.
— А в Норвегии все по-другому, — добавила Астрид. — Раба не обязательно принимать в свободную семью. Но освобожденный раб по-прежнему во многом зависит от своего хозяина, который отвечает за него перед законом.
— И как долго он несет ответственность за бывшего раба? — спросил я.
— Часто в четырех поколениях. Это зависит от того, как быстро раб или его потомки могут заплатить выкуп и созвать гостей на праздник по поводу освобождения. А потом надо еще четыре поколения, чтобы потомки раба стали полноправными гражданами.
