— Досточтимые сеньоры, — сказал он, — я не чародей, я клянусь на изображении святого заступника, которое ношу на груди, я протестую против всякого сговора с дьяволом. Я лишь практикую белую магию, допускаемую церковными властями, но…
— Но если ты не отдался дьяволу, иди-ка ты к дьяволу! — смеясь, сказал господин де Бевр, — ты нам надоедаешь!
— Итак, — сказал Ла Флеш нахально, — вы хотите кабалистики, вы ее получите, на ваш страх и риск! Но это буду делать не я…
Он тотчас обернулся к корзине, которую принес с собой, и где, предполагалось, имелись какие-то принадлежности для фокусов или какой-нибудь любопытный зверь, и вытащил оттуда девочку лет восьми — десяти, которой, казалось, не больше четырех-пяти, такой она была маленькой. Смуглая, некрасивая, взъерошенная, настоящий домовой, вся одетая в красное, начата в то время, как он держал ее на руках, хлестать его по щекам, дергать за волосы и царапать ему лицо ногтями, больше похожими на когти.
Сначала казалось, что это яростное сопротивление является частью представления, но впечатление сразу же рассеялось, когда все увидели сочащуюся крупными каплями кровь по всей длине носа негодяя.
Он немного встревожился, утираясь рукавом.
— Это ничего, — сказал он, — принцесса спала в своей корзине и при пробуждении сварлива.
Затем он прибавил по-испански, тихо говоря малышке:
— Успокойся, ну же! Ты потанцуешь сегодня вечером!
Ребенок, помещенный на камень Синай, присел на корточки, как обезьяна, и смотрел вокруг глазами дикой кошки.
Имелся в ее хилой некрасивости столь ярко выраженный характер страдания и гнева, несчастья и злобы, что она была при этом почти прекрасна.
У Лорианы сжалось сердце при виде худобы этого несчастного создания, почти нагого под грязным пурпуром ее лохмотьев.
Она вздрогнула, подумав об участи этого ребенка, несомненно ожесточенного тиранией и побоями злобного шута, и она отстранилась на несколько шагов, опираясь на руку своего славного Буа-Доре, который, не говоря ничего, чувствовал себя почти таким же опечаленным, как она.
Но де Бевр был более толстокожий, и он настаивал, чтобы Лa Флеш заставил говорить злой дух.
— Видите, моя прекрасная Пилар, — сказал Ла Флеш, сопровождая каждое слово грубой мимикой угроз, понятных его жертве, — видите, королева домовых и гномов, нужно говорить. Поднимите же вещь, которая ближе всех к вам.
Пилар долгое время оставалась неподвижной, делая вид, что она снова засыпает, дрожа как в лихорадке.
— Ну же, негодяйка, тупица, — повторил Ла Флеш, — подберите эту золотую монету, и я скажу вам, где Марио, ваш возлюбленный.
— Что, — сказал маркиз, обернувшись, — что он сказал о Марио?
— А кто этот Марио? — спросила у него Лориана.
— Тихо, — прикрикнул де Бевр, — диявол говорит, и речь пойдет о вас, мой сосед!
Ребенок говорил по-французски с явным акцентом и крикливым голосом:
Тот, чей это фант,
Если хочет услышать предсказанье
И хорошенько защититься от любви…
— Я это уже сказала, я не хочу больше говорить, — добавила она по-испански.
Затем вдруг встряхнула головой с взъерошенными черными, как чернила, волосами, притопнула ногой и предалась гневу гадалки.
— Хорошо! Отлично! — воскликнул Ла Флеш, полный решимости выиграть партию не важно как. — Вот это и случилось: диявол вошел в ее тело, она будет говорить!
— Да, — сказала девочка по-испански и прыгая в круге с исступлением, — и я знаю все лучше, чем ты, чем кто бы-то ни было. Вот! вот! вот! Я знаю, спрашивайте меня.
— Мы говорим по-французски, — сказал Ла Флеш. — Чего достигнет сеньор, фант которого ты держишь?
Это был фант маркиза.
— Радости и комфорта, — сказала девочка.
— Очень хорошо! Но как?
— Мщением, — ответила она.
— Я и месть? — сказал Буа-Доре, — это не в моем духе.
— Непохоже, — прибавила Лориана, невольно взглянув на д'Альвимара. — Дьявол мог ошибиться фантом.
— Нет, я не ошиблась! — повторила гномица.
— В самом деле? — сказал Ла Флеш. — Если вы в этом так уверены, говорите, чертовка! Итак, вы полагаете, что этот благородный сеньор, здесь присутствующий, имеет какое-то оскорбление, которое должен смыть?
— Кровью! — ответила Пилар с жаром трагической актрисы.
— К сожалению, — тихо сказал маркиз Лориане, — это, несомненно, правда. Вы это знаете, мой бедный брат!
А вслух он сказал:
— Я хочу сам расспросить эту маленькую вещунью.
— Пожалуйста, монсеньор! — ответил Ла Флеш. — Внимание, черная мушка! Говорите честно тому, кто обладает большими достоинствами, чем вы!
Тогда маркиз обратился к Пилар:
— Так что же, моя бедная крошка, я потерял? — спросил он ласково.
Она ответила:
— Сына!
— Не смейтесь, сосед, — сказал маркиз де Бевру, — она говорит правду. Он был мне как сын!
И снова обратился к Пилар:
— Когда же я его потерял?
— Одиннадцать лет и пять месяцев назад.
— А сколько дней?
— Меньше пяти дней.
— Вот тут она ошибается, — сказал маркиз Люсилио, — но посмотрим, увидит ли она ясно остальное.
И, обращаясь к девочке, продолжил:
— Как же я его потерял?
— От трагической смерти, — ответила она, — но вы будете утешены.
— Когда?
— Через три месяца, три недели или три дня.
— Какое утешение?
— Трех видов: месть, мудрость, семья.
— Семья? Значит, я женюсь?
— Нет, вы будете отцом!
— Правда? — воскликнул маркиз, не обращая внимания на громкий смех господина де Бевра. — И когда же я стану отцом?
— Через три месяца, три недели или три дня. Я все сказала о вас, я хочу отдохнуть.
Сеанс был приостановлен потоком насмешек господина де Бевра над маркизом.
Для того чтобы явление предсказанного наследника имело место через три месяца, три недели или три дня, надо было, чтобы три женщины получили на то «заказ».
Бедный маркиз так хорошо знал обратное, что вся его вера в магию остыла.
Девочка потребовала начать заклинания для последнего фанта.
Это был булыжник д'Альвимара.
Но для понимания того, что последует далее, нужно, чтобы читатель знал, что было условлено между Пилар и ее хозяином Ла Флешем.
То, что Ла Флеш знал и хотел сообщить Буа-Доре, он рассчитывал сообщить ему через ребенка без присутствия д'Альвимара.
Ребенок из каприза и хвастовства не хотел больше принимать во внимание имеющееся между ними соглашение. Она хотела ответить весь свой урок, невзирая на последствия. А возможно также, что эта опасность, которую она могла навлечь на него и о чем она ведала, тешила ее инстинкты ненависти.
