Когда началась война, количество беженцев с занимаемых врагом территорий резко возросло.
Однако большинство волынян всё равно упрямо не желали покидать насиженные места.
Да, мало пахотной земли, да, грохот снарядов и свист пуль над головой, да, бетонные доты[15] на полях и лётки[16] в огородах, но ведь это их, обильно политая потом и кровью Родина!
Какие только программы по переселению не придумывала власть с начала двадцатого века, а волыняне тупо держатся за свои малопригодные для выращивания хорошего урожая, мизерные наделы.
В начале века Столыпин начал одаривать переселенцев из Малороссии огромными участками в бассейне Амура и на Севере Казахстана, живи, хозяйствуй – ан нет!
Впрочем, после того как бесследно исчезли Ивашко и Ткачук, многие жители Кашовки стали с интересом поглядывать на доселе мало интересовавший их Дальний Восток, где к тому времени уже обосновалось более 2 миллионов малороссов.
В начале тревожной осени 1917 года отец Ванечки продал собранный урожай, корову и отправился покорять неизведанные края.
А вот его брат – Василий Ковальчук – остался в Кашовке.
Расставаясь, оба плакали и клялись, что вскоре найдут друг друга.
Вот только закончится эта проклятая война!
Их дети прощались без слёз. Можно даже сказать, по-деловому.
– Ты запомнил, Колюня, того охвицера, что скакал позади воза?
– Ага…
– Как только он объявится в наших местах – дай знать мне.
– Хорошо… Но как?
– Придумаешь что-нибудь, ладно? У взрослых помощи попросишь – кто-то же будет знать наш новый адрес.
– Договорились! Но ты должен в подробностях рассказать мне обо всём, что тогда произошло.
– Он убил своего товарища и двух наших мужиков. Степана и Михаила. Ясно?
– Так-то оно так, только куда делись их тела?
– Они лежали на возу. Куда повез их офицер – я уже не видел! – не моргнув глазом, соврал Ваня.
Сокол – некогда княжий город, ещё в Средние века наделённый магдебургским правом (чем-то вроде разрешения на свободную экономическую деятельность). Испокон веков здесь жили искусные мастера: кузнецы и каменщики, художники и плотники… Коренные жители и сейчас называют между собой его улицы по профессиям ранее населявших их лиц: Бондарская, Гончарная…
В начале девятнадцатого века местечко облюбовали евреи. Среди семисот соколян более двух третей являлись представителями этого древнего народа. А там, где они, главное ремесло всегда – торговля. С тех пор в центре поселения появились торговые ряды. Два раза в год стали проводиться ярмарки. Открылись питейные заведения.
К ним-то и держали свой путь два контрразведчика: подполковник Хрусталёв и штаб-ротмистр Никитин.
Чтобы быстрее втереться в доверие к местным иудеям, штаб направил им в помощь поручика кавалерии Израэля Апфельбаума, свободно владевшего идиш. Кстати, в переводе с этого языка его фамилия означала «Яблоня».
Встретились офицеры, как и было условлено, – в корчме, где, кроме них, к слову сказать, больше никого не оказалось. Местный люд среди бела дня в кабаках отродясь не сиживал!
– Пить будешь? – спросил Олег Петрович, возле которого стоял уже наполовину порожний штоф водочки.
– Нет! – резко отказался поручик, но подумал и добавил: – Не знаю…
В это мгновение рядом с ним выросла стройная фигурка дочери корчмаря – именно она оставалась на хозяйстве в неприбыльное время, пока отец что-то ладил на подворье. Вышитая сорочка еле сдерживала напор мощных грудей, от которых офицеры долго не могли отвести глаз.
– Шо будете, панове? – на привычной в этих местах смеси русского, польского и украинского языков поинтересовалась она.
– Пиво есть? – не отрывая похотливого взгляда от очевидных женских прелестей, пробормотал Апфельбаум.
– Да! Свеженькое… «Зэман»! Только что из Луцка привезли.
– Как тебя звать?
– Соня.
– Значит, Софья?
– Хай[17] будет так!
– Налей мне одну кружку. Будь ласка…
– Добре!
– Слушай, Изя, что значит будь ласкова? – поинтересовался штаб-ротмистр, когда девушка ушла выполнять заказ. Он прибыл на фронт недавно и совсем не понимал украинской «мовы».
– Будь ласка, значит, «пожалуйста», – пренебрежительно фыркнул Израэль и начал сдувать с напитка густую пену. – Кстати, рекомендую, господа! Луцкое пиво – лучшее в мире. Это подтверждено дипломом Всемирной выставки в Париже.
– А вы что подумали, Андрей Семёнович? – рассмеялся Хрусталёв. – Что здесь можно к любой бабе подойти, сказать «будь ко мне ласкова», и она ответит взаимностью?
– Ну, приблизительно так, – уныло согласился Никитин.
– За «так» корова молока не даёт! Погладить надо, сена поднести, – поучительно изрёк подполковник и хлопнул по округлой плотной попке девушку, как раз подоспевшую для того, чтобы в очередной раз наполнить его опустевшую чарку. – Правильно я говорю, красунька?
– Так точно, господин генерал! – зарделась Соня.
– Не льсти… Не генерал я. Всего лишь подполковник. А ты хочешь быть?..
– Под полковником? – догадалась краля, давно привыкшая к сальным армейским шуткам.
– Ага!
– Смотря за какое вознаграждение…
– Приличное, – вытер пот с чела бывалый контрразведчик, чувствуя, что хмель начинает ударять ему в голову, значит, пора прекращать застолье!
– Знаю я вас… Обещаете золотые горы, а как дойдёт до дела – полкопейки жалеете!
– Где же ты таких скупых кавалеров встречала, а? Мы, русские, – люди щедрые… Вот, гляди, это – николаевский червонец, – он выложил на стол одну монету – точную копию той, что в изобилии были получены вахмистром Пушновым. – За него можно купить семнадцать бутылок великолепнейшей «Смирновской» водки.
– А наша горилка чем плоха?
– За вашу и говорить не буду… Десять вёдер – а то и более. Всю округу напоить можно!
– Дадите попробовать? – мигом посерьёзнела красотка.
– Конечно…
Она отошла в сторону, отвернулась и впилась зубами в штампованный кругляк. Тот не поддался!
– Ух ты, – настоящая! – прокомментировала Соня, не без сожаления возвращая Хрусталёву монету. – Можно я отца позову? Нехай тоже полюбуется…
– Зови! – охотно согласился подполковник. Чем больше людей удастся опросить – тем больше шансов на успех.
Хозяин заведения – Иосиф Шабат – старый толстый еврей с добродушным, но несколько плутоватым лицом был одним из немногих, кто женился на украинке и принял православие, для чего ему пришлось окреститься в местной церкви. По-русски он говорил плохо. Зато в золоте, в отличие от дочери, разбирался отменно. При виде царского червонца у него загорелись глаза.
