Он погрузился в тяжелые раздумья.
Лейтенант Батлер пошевелился в кресле и сочувственно нахмурил брови.
— Отврат'тельно, — сказал он с негодованием, его язык сильно заплетался. — Я не забуду об этом, когда… встр'чусь с фр'нцузами. — После чего тоже погрузился в раздумья.
Мистер Батлер был добрым католиком и, более того, католиком весьма ортодоксальным, не согласным считать некоторые вещи само собой разумеющимися. Леность и распущенность духовенства в Португалии, бросившиеся в глаза уже при его первом знакомстве с монахами этой страны, вызвали в нем негодование. Громогласно декларируемые обеты монашеской бедности, якобы строго соблюдаемые за монастырскими стенами, коробили его своей фальшью. Люди, поклявшиеся богу жить в нищете, носящие грубую одежду и обходящиеся без обуви и в то же время заплывающие жиром от обильной пищи, хранящие драгоценные вина, раздражали его своей несообразностью.
— И теперь этот нектар попивают монахи, — сказал он вслух и саркастически усмехнулся. — Знаю я эту п'роду каплунов, подпоясавших свои большие животы веревками, ваших живущих «в нищете» капуцинов[9].
Соза посмотрел на него с внезапной тревогой, вспомнив, что все англичане еретики (он ничего не знал о религиозных разногласиях между англичанами и ирландцами)[10]. Молча Батлер прикончил третью, и последнюю, бутылку, его разум замкнулся на мысли о вине, которое было еще лучше этого и хранилось в подвалах монастыря в Таворе. Он ощутил растущую потребность непременно его попробовать.
И неожиданно спросил:
— А где находится Тавора? — вероятно, подумав о восторге, который могло бы вызвать это вино у измученных войной солдат в долине Агеды.
— Лиг[11] десять отсюда, — ответил Соза и показал ее на карте, висящей на стене.
Лейтенант поднялся и, слегка пошатываясь, двинулся через комнату. Он был высоким, чуть угловатым парнем, светлокожим, с голубыми глазами и копной густых огненно-рыжих волос, удивительно сочетавшихся с его характером. Широко расставив ноги для большей устойчивости, лейтенант остановился перед картой и, проследив пальцем течение Дору, стал водить им по области вокруг Регоа, пока наконец не нашел нужного места.
— А что, — сказал он, — мне кажется, мы должны отправиться обратно в Пишкейру этим п'тем, ведь он короче того, что ведет вдоль реки.
— По карте — да, — ответил Соза. — Но там очень плохая дорога — просто тропка для мулов, а вот дорога вдоль реки довольно хорошая.
— Все же, — сказал лейтенант, — я думаю, лучше отпр'виться этим п'тем.
Его мозг окутался уже достаточно плотной завесой винных паров и воспринимал действительность все менее и менее адекватно. Его антипатия к священникам, которые, дав обет самоотречения, прячут хорошее вино, в то время как солдаты, прибывшие защищать их жирные туши, страдают от холода и даже голода, росла с каждой минутой. Он должен попробовать это вино в Таворе и часть его запасов взять с собой, чтобы его собратья офицеры в Пиньеле тоже смогли им насладиться. Разумеется, он заплатит за него! Он не допустит грабежа, ведь нельзя же ослушаться приказа. Он даст им денег — но столько, сколько сам сочтет нужным, проследив, чтобы эти монахи из Таворы не нажились на своих защитниках.
Так размышлял лейтенант, изучая карту. Вскоре, покинув наконец Созу, этого короля всех хозяев, мистер Батлер уже ехал через город, сопровождаемый сержантом Фланаганом и десятью солдатами, окончательно укрепившись в своем намерении и чувствуя прилив решимости для его осуществления. Я думаю, в случившемся отчасти виновато и изменение погоды — это был холодный, унылый вечер, по бледно-голубому небу неслись изодранные клочки облаков — обломки вчерашней бури, — и, попав из теплой, уютной гостиной Созы под сильный, пронизывающий ветер, дующий с Атлантики, лейтенант совершенно потерял голову. Теперь он уже видел в предстоящей затее свою святую обязанность, преисполнившись чем-то вроде религиозного фанатизма.
Да, он должен спасти души несчастных монахов, уберечь их от соблазна, грозящего погибелью, это его христианский долг. Мистер Батлер уже больше не думал о том, чтобы купить вино. Свою главную цель он теперь видел в том, чтобы получить его — и не часть, а все — и увезти, убив таким образом сразу двух зайцев: монахи в монастыре избавятся от проклятья, а его измученные, терпящие лишения товарищи получат возможность славно угоститься.
Так размышлял мистер Батлер, следуя достойной, хотя и пьяной, логике, и, перебравшись через мост, поехал прямо. Сержант Фланаган, видя состояние лейтенанта, решил, что он сбился с пути, и отважился напомнить, что они добрались сюда по дороге вдоль реки.
— Да, — ответил Батлер резко, — но мы будем в'звращаться через Тавору.
У них не было проводника: тот, что довел их до Регоа, вернулся вместе с О'Рурком, и, хотя Соза при расставании настаивал, чтобы лейтенант взял в провожатые человека из прислуги, Батлер, понимая, что при данных обстоятельствах это будет нежелательно, предпочел искать дорогу сам.
Теперь он силился вспомнить детали карты, виденной им в гостиной Созы, пока не осознал, что эта задача ему совершенно не по силам. Тем временем приближалась ночь: они ехали по тропинке, ведущей вдоль холма вверх, и, в конце концов, уже в темноте выехали к деревушке.
Сержант Фланаган был опытным солдатом и, наверное, самым трезвым человеком в отряде, поскольку вино на кухне Созы тоже лилось рекой, и драгуны, ожидая командира, вовсю наслаждались им — ситуация, подобные которой редко возникали во время этой кампании. Его беспокойство стало усиливаться, он знал полуостров еще со дней похода сэра Джона Мура[12] и, как любой другой, отлично понимал, что собой представляют крестьяне Португалии, помня о дикой жестокости, на которую они были способны. Сержант не раз оказывался очевидцем последствий жуткой участи, постигшей французских солдат отступавшей армии Сульта, и мог себе представить, каким страшным мукам их подвергли кровожадные обитатели этих удаленных горных районов, в руки которых они имели несчастье попасть. Он знал, что такие зверства творились не только в отношении французов, многие из этих темных крестьян были не в состоянии отличить захватчика от защитника — все чужеземцы были для них врагами. Ну а те, что все же делали такое различие, смотрели и на французов, и на англичан с почти одинаковой ненавистью.
В то время как войска императора воевали, основываясь на принципе, что армия должна сама кормиться в занимаемой стране, согласно британскому закону, все, что реквизировалось, подлежало оплате, и, несмотря на все трудности, Веллингтон с чрезвычайной строгостью следил за его соблюдением, сурово карая всех, кто этот закон нарушал. Тем не менее нарушения продолжались, люди то и дело срывались, причем часто, следует сказать, под давлением обстоятельств, в возникновении которых были виноваты сами португальцы, случались и грабежи и насилия, вызывающие слепое озлобление, выливающееся в последствия, порой столь же ужасные для освободителей-англичан, как и для агрессоров-французов. К тому же португальским правительством недавно был принят указ о милиции — на нем настоял Веллингтон, — который лег бременем на плечи крестьян, вызвав у них сильное раздражение, вымещавшееся на попадавших к ним случайных британских солдатах.
