Ровно в 10 часов 30 минут утра Веселитский спустился со второго этажа на первый, в комнату, занимаемую по здешней тесноте сразу двумя старшими чиновниками: секретарем чрезвычайного посланника и полномочного министра Иваном Цебрияновым и его личным переводчиком Василием Мартыновским. Чисто выбритый, идеально причесанный — с буклями над ушами и косичной на спине, — в превосходно сшитом кафтане и при шпаге, Петр Петрович сегодня, как, впрочем, и всегда, служил для подчиненных образцом точности, твердости, неуклонности в исполнении должностных обязанностей.
В комнате, однако, толпилось довольно много народу. Сюда собрались сейчас чуть ли не все сотрудники российского посольства: кроме Цебриянова и Мартыновского, еще и канцелярист, подканцелярист, лекарь, четыре младших переводчика, два курьера. Увидев начальника, чиновники дружно ему поклонились. Веселитский кивнул и обратил свой взор на рослого, загорелого человека средних лет и в выцветшем мундире. Это был третий курьер посольства прапорщик Михаил Бутков, доставивший в Керчь свежую почту.
— Честь имею явиться, ваше превосходительство! — отрапортовал Бутков, вытянувшись в струнку.
— С благополучным прибытием, — милостиво улыбнулся ему действительный статский советник.
— Разрешите доложить, ваше превосходительство?
— Докладывайте.
— На сей раз из Санкт-Петербурга до Москвы вышло у меня шесть дней. Далее, от Москвы до Курска — три дня, от Курска до Харькова — три дня, от Харькова до крепости Петровской[5] — семь дней. Морем же на нашем пакетботе «Карабут» от Петровской крепости до Керчи благодаря попутному ветру — двое суток. В норму я уложился, пробыв в пути общим счетом 21 день…
— Отлично. Благодарю за службу.
— Рад стараться, ваше превосходительство.
Веселитский шагнул к столу секретаря Цебриянова. Там и лежала плоская курьерская сумка из желтоватой лосиной кожи. Крышка ее прилегала плотно и застегивалась на две пряжки, каковые имели свинцовые пломбы на шнурах. Круглая сургучная печать с отчетливо видным двуглавым орлом помещалась в центре, одной половиной — на крышке, второй половиной — на боку сумы, как бы скрепляя их намертво. Чрезвычайный посланник приступил к тщательному осмотру пломб и печати.
— Не извольте сомневаться, — сказал ему Бутков.
— Инструкции надо исполнять…
Только после осмотра дипломат надавил пальцами на печать, и сургуч распался на куски. Шнуры с пломбами взрезал Цебриянов. Присутствующие невольно придвинулись к столу. Из сумы появилось девять пакетов. Веселитский читал написанные на них фамилии и сразу отдавал адресатам. В комнате стало шумно.
С тех пор, как Шахин-Гирей бежал из Кафы, а Бахадыр-Гирей был избран мятежною толпой там на трон, в ханстве перестала действовать почта с ямскими станциями и подменными лошадьми, учрежденная русскими. Переписка сильно затруднилась, поскольку корреспонденцию теперь приходилось возить в обход, по морю. Иностранная коллегия разрешила чиновникам отправлять с дипломатическими курьерами и частные письма. Потому приезд Буткова восприняли как маленький праздник.
Взяв два пакета, посланник пошел к себе. С проворством, необычным для его возраста, он поднялся до лестнице и в своей спальне-столовой-библиотеке-кабинете надел очки и, на ходу вскрывая послания, двинулся к веранде, чтобы прочитать письма при ярком солнечном свете. Первые же строки заставили Веселитского растерянно опуститься в кресло под георгинами. Бумага, исписанная каллиграфическим почерком санкт-петербургского канцеляриста, гласила:
«Указ НАШЕЙ коллегии иностранных дел. Действительного статского советника и НАШЕГО чрезвычайного посланника и полномочного министра при хане крымском Веселитского повелеваем ОТОЗВАТЬ, выдав ему на выезд оттуда две тысячи рублей, и определить его в Киев для случающихся там пограничных дел в ведомство НАШЕГО Малороссийского генерал-губернатора, с тем самым жалованьем, которое получал он до последнего его аккредитования в Крыму, а к хану крымскому отправить резидентом НАШИМ находящегося в Валлахии, Молдавии и Бессарабии, генерального консула коллежского асессора Сергея Лошкарева, пожаловав его в надворные советники. Во время бытности его в сем месте производить ему жалованья по четыре тысячи рублей на год из той же суммы, из коей получал Веселитский, начиная сию дачу с настоящего числа. На проезд и заведение дому выдать ему три тысячи рублей, получа сии деньги так, как и назначенные Веселитскому на выезде из казначайства, для остаточных сумм учрежденного…»[6]
Все-таки слово «ОТОЗВАТЬ» Петра Петровича ошеломило.
В нем почудилась ему негативная оценка его деятельности на полуострове в период татарского мятежа. Да, из Кафы в Керчь он перебрался, может быть, слишком поспешно. Да, все предложения о встрече, сделанные Бахадыр-Гиреем, он отклонил. Но ведь в конечном счете такие его решения государыня одобрила. На переговорах в Стамбуле по поводу беспорядков, случившихся в Крыму, русские настаивали на том, что новоявленный хан — бунтовщик и самозванец, а законным правителем страны был и остается Шахин-Гирей, единодушно избранный народом на трон в марте 1777 года в Бахчисарае.
Воцарение прошло на диво легко, без сучка, без задоринки. Молодой, красивый, обходительный Шахин-Гирей совершенно очаровал соотечественников. Они даже позабыли о том, что он прибыл в Крым на российском военном корабле, в сопровождении батальона российской пехоты и внушительного отряда ногайских татар, верных его сторонников. Выборы хана, щедро угощавшего обитателей столицы, вылились в многодневное народное торжество.
Правда, мир и покой установились в ханстве ненадолго.
Уже в конце октября того же 1777 года турецкая разведка, опираясь на свою резидентуру среди части крымско-татарской знати и фанатично настроенного духовенства, организовала в стране мятеж. Но уничтожить Шахин-Гирея им не удалось, он ускользнул от убийц. Зато погибли многие его соратники, чиновники его новой администрации, солдаты и офицеры нового, регулярного войска, которое хан начал создавать на российские деньги, с российскими советниками.
Междоусобная бойня бушевала три месяца. Она стоила жизни двенадцати тысячам жителей Крыма, в основном женщинам, детям, старикам. Они умерли, лишившись пропитания и крова, при погромах пожарах, грабежах. Однако ни одна из противоборствующих сторон достичь перевеса в схватке не смогла. Резню остановили русские, введя на полуостров несколько полков. Был арестован и Селим-Гирей, один из двоюродных братьев правителя. Его привезли сюда из Стамбула в качестве руководителя восстания и кандидата на престол. Русские передали знатного пленника Шахин-Гирею. Тот его немедленно казнил, причем публично, на базарной площади.
