Тирадо поклонился.
– Благодарю вас, господин командор, – сказал он. – Даю слово, что оправдаю ваше доверие. Но позвольте задать один вопрос. Насколько мне известно, ее британское величество в настоящее время не находится в состоянии войны с испанским королем и еще менее – с Португалией. На основании какого же права вы объявляете испанский корвет английским призом и арестовываете даже португальское судно?
Герцог взглянул на него с некоторым недоумением, еще больше выпрямил свою длинную фигуру и гордо ответил:
– На этот вопрос я не имею надобности отвечать вам. Если герцог Девонширский что-нибудь делает, то этого достаточно, чтобы заставить предположить, что он имеет на это право…
Но тут же, будто спохватившись, он прибавил более приветливым тоном:
– Однако для такого храброго моряка, как вы, которому притом я и сам обязан, я готов сделать больше, чем для любого другого – и объясню, в чем дело. Недавно генуэзские корабли, по поручению испанского короля, повезли в Нидерланды, герцогу Альбе, крупную сумму денег. Но гезы погнались за ними, и они укрылись в английских гаванях. Генуэзцы давно уже отказываются удовлетворить нашу королеву за бесчинства, учиненные в их владениях над английскими подданными. Поэтому государыня приказала конфисковать генуэзские суда. Герцог Альба же в отместку за это конфисковал английские корабли в нидерландских гаванях, и король Филипп, вместо того, чтобы осудить такой поступок, сделал то же самое на всем испанском берегу. Поэтому нам поручено теперь захватывать все испанские корабли, какие будут встречаться на пути, а так как Португалия в настоящее время фактически принадлежит Испании, то точно так же должно поступать и с португальскими судами. Вы видите поэтому, капитан, что я не могу действовать иначе и предоставляю вам лично защищать свои права уже в Англии. Теперь возвращайтесь к дону Антонио и предуведомьте его о моем посещении.
Они раскланялись, и Тирадо, полный великих дум и планов, вернулся на свою яхту.
Командор Невиль, герцог Девонширский, был старшим сыном одного из старейших домов крупной английской знати. Английские аристократы всегда умели соединять с гордым сознанием своих прав и своего достоинства чувство долга и, сообразно высокому положению в обществе, являться первыми и деятельнейшими людьми на суше и на море, в государственном совете и в парламенте, в церкви и науке, во всех делах, касающихся жизни народа – и не отступать ни перед какими жертвами и ни перед какими трудностями для того, чтобы всюду удерживать за собой первенство. Отец герцога был любимцем девственницы-королевы в ее молодые годы, и это главным образом потому, что он при своих больших заслугах обладал самой милой скромностью и никогда не обременял государыню различными притязаниями – добродетель, которая фаворитам Елизаветы была наименее свойственна. По тогдашнему обыкновению он дал своему сыну наилучшее воспитание, и молодой пэр, благодаря своим блестящим способностям, пользовался в Итоне и Оксфорде большим успехом, что, впрочем, в последнем городе омрачалось иногда весьма беспутной жизнью. Он был еще очень молод, когда окончил университетский курс и поступил в придворный штат Елизаветы в качестве пажа. Елизавета была очень расположена к нему как из-за его отца, так и благодаря привлекательным достоинствам семнадцатилетнего юноши, с которым она умела так хорошо беседовать по-латыни и перед которым могла блистать своими солидными познаниями в греческой литературе. Много труда поэтому нужно было приложить ему для того, чтобы хоть отчасти утратить эту благосклонность. Но чем старше становилась Елизавета, тем строже делалась она в вопросах нравственности и приличий. Она любила окружать себя красавицами, но горе тому, кто видел не в ней самое блестящее светило этой плеяды, не к ней одной относился с поклонением, подобающим прелести и грации; горе тому, кого уличали в волокитстве за какой-нибудь из ее придворных дам или в любовной связи с ней. Правда, она любила – и соединение противоречий в этой великой женщине было не редкостью – когда любезничанье молодых людей заходило довольно далеко, и они оказывались подходящими друг другу, но тем сильнее ненавидела она пустое волокитство, а более серьезные в этом отношении шаги и подавно. Тут она поступала круто, даже жестоко. Но при легком нраве молодого Невиля и его пылком темпераменте в таких «шагах» не могло быть недостатка, да и осторожность отнюдь не принадлежала к числу добродетелей молодого принца. При дворе Елизаветы шпионаж был достаточно развит, и через него до ее слуха скоро дошло, что впечатлительное сердце молодого Невиля, независимо от других проявлений его легкомыслия, обратилось к одной из придворных дам и попало в сети ее красоты и что она, со своей стороны, относилась к нему не слишком сурово. Елизавета потребовала к себе пажа и пожурила его с материнской нежностью. Но это мало помогло, и опасная игра продолжалась на глазах королевы. Приведенная этим в крайнее негодование, Елизавета исключила влюбленную чету из своего придворного штата. Невиль скоро утешился, перешел на морскую службу, и благодаря своей ловкости, мужеству и познаниям, быстро прошел первые чины. По смерти отца он не захотел оставить службу, с которой совершенно сжился, и королева, примирившаяся с ним по старой памяти и видя его успехи, поручила ему командование несколькими из лучших военных судов. И герцог оправдал это доверие блестящим образом…
Знакомый со всеми тонкостями и хитросплетениями политики, он решил оказать прежнему приору монастыря, бежавшему португальскому королю, всевозможные почести, нисколько не компрометируя при этом свою государыню и оставляя для нее открытыми все пути, какие она пожелала бы избрать в этом деле. Было ясно, что дон Антонио со своими притязаниями мог послужить английской королеве полезным орудием против короля Филиппа, с которым она находилась если не в открытой вражде, то в состоянии полувойны. Но возможно было также, что она еще не найдет своевременным осуществление решительного разрыва с Испанией и поэтому не признает, по крайней мере пока, прав дона Антонио. Во всяком случае герцог знал, что не было ничего опаснее, как предупреждать решение королевы и лишать ее возможности выбора.
В назначенный час командор приказал снарядить шлюпку по самому высшему классу. Дюжина матросов в красных шелковых камзолах и белых панталонах, опоясанные шарфами цветов королевского дома, были посажены на нее вместе с маленьким оркестром; днище было устлано драгоценными коврами, посредине сооружен великолепный балдахин, под которым помещены вышитые шелками кресла. Герцог сошел в шлюпку в парадном мундире, сопровождаемый старшими офицерами, раздались пушечные выстрелы и звуки труб, и она отплыла от богато расцвеченного флагами фрегата.
