— Быть по сему, — отрезал король, поскольку не был склонен играть словами в момент, когда столько поставлено на кон. — Но это ошибка, о которой всем нам предстоит горько пожалеть.
Генрих и Андре искали Ричарда, испытывая усиливающуюся тревогу, так как не понимали, куда король мог запропаститься так внезапно. И в итоге нашли его на берегу. На виноцветном небе начинали мерцать бессчетные мириады звезд, луна серебрила прибой, легкий, переменчивый ветерок сносил прочь остатки дневного зноя. Покой ночи резко контрастировал с эмоциями, бушевавшими недавно в шатре командующего. Когда они подъехали, Ричард повернулся в седле, и некоторое время все трое молча смотрели как волны разбиваются на песок и с шипением откатываются обратно.
— Как могут быть они настолько слепыми? — спросил Ричард после долгой паузы. В настроении его ярость уступила место сначала разочарованию, потом недоумению, теперь он казался просто уставшим. — Они ведь не дураки, даже эти сукины дети Бургундец и Бове. Тогда почему не вняли мне?
У Андре не было ответа, зато у Генриха он имелся.
— Потому что Гуго прав, — сказал он, подведя коня ближе к испанскому жеребцу Ричарда. — Святая война — это нечто совсем иное. Они слушают свое сердце, дядя, а сердце не всегда советует разумные вещи.
— Хочешь заявить, что для них Иерусалим значит больше, чем для меня? Божьи кости, да я ведь одним из первых принял крест!
— Никто не сомневается в твоей преданности делу, дядя. Но ты, прежде всего и самое главное, солдат, а большинство из них — только паломники, пусть и вооруженные. Ты желаешь выиграть войну и заключить мир, который будет приемлем для Саладина. Им же просто хочется отвоевать Иерусалим, любой ценой. Постарайся не винить их за это.
— Я не виню, — возразил король, хоть и не вполне искренне. — Но как я сказал им сегодня вечером, это ошибка. Большая ошибка.
Собеседники согласились столь энергично, что Ричард обрел в их преданности некоторое утешение. Но остался при убеждении, что крестоносцы упустили редкую возможность, которая едва ли представится еще раз.
Армия продолжила восстанавливать укрепления Яффы. Ричард иногда сам принимал участие в работах, чем изумил баронов, но покорил сердца солдат. К Михайлову дню они продвинулись настолько, что король счел возможным выкроить несколько часов для соколиной охоты в холмах к югу от Яффы. В поход он захватил с собой любимых соколиц, однако те натаскивались по преимуществу на цапель, и нуждались в борзых, которые добивали заваленных охотницей крупных птиц. Пока король болел в Акре, Саладин прислал ему балобана, и Ричарду любопытно было опробовать этого восточного сокола, который, по рассказам, являлся любимцем сарацинских сокольничьих. Охота удалась на славу — добыли несколько куропаток и даже рыжего кролика. Но Ричарда все еще снедала жажда деятельности, и, отослав птиц и дичь в Яффу, он отправился на рекогносцировку.
Эта охота оказалась не такой успешной — сарацинских дозоров или патрулей им не встретилось. К этому времени настала полуденная жара, и наткнувшись на ручеек в роще дикорастущих олив, всадники спешились, чтобы напоить коней и передохнуть. Привалившись спиной к дереву, Морган радовался возможности спрятаться от палящего сирийского солнца. Ему казалось, что никогда не сможет он приспособиться к ужасному утремерскому климату. По левую от него руку Ричард беседовал с Ренье де Мароном. Король рассказывал пулену о слухах, что Конрад вступил в переговоры с Саладином, и спрашивал Ренье, способен ли, по его мнению, Монферрат на такое предательство. Под другим деревом Варин Фиц-Джеральд извлек кости и затеял игру с Аланом и Лукасом л’Этаблями. Моргана подмывало присоединиться к ним, но шевелиться было лень. Молодой рыцарь начал уже дремать, когда Гийом де Пре плюхнулся рядом с ним на землю и заявил, что не прочь выучиться еще парочке валлийских ругательств.
Морган охотно исполнил его просьбу, потому как разделял с Гийомом интерес к чужим языкам: они научились нескольким полезным греческим фразам на Сицилии и на Кипре, а теперь старались совладать с премудростями арабского. Он познакомил собрата-рыцаря с очередной порцией валлийских выражений, переведя «туил дин» как «задний проход», а «кок ойн» как «причиндал ягненка», заверив, что последнее в Уэльсе считается в высшей степени оскорбительным. Гийом с трудом повторял слова, стараясь сохранить их в памяти, потом поинтересовался, какой самый обидный из эпитетов может употребить валлиец.
— Ну, человека можно сильно обидеть, сказав, что он не способен защитить свою жену, поскольку это ставит под сомнение его мужество. Но думаю, самым жестоким оскорблением будет назвать валлийца словом «сайс», — не поведя бровью, пояснил Морган. Но рассмеялся, когда Гийом начал настаивать на переводе. Молодой рыцарь признался, что «сайс» означает «англичанин».
— Меня-то это не задевает, — с ухмылкой отозвался де Пре. — Я ведь норманн. А у меня есть несколько новых арабских ругательств, могу поделиться, если хочешь.
Морган хотел, как и племянник Ренье де Марона Вальтер, который подсел к ним поближе. Вообще Моргана и Гийома удивляло, почему так мало пуленов удосуживаются изучить хоть начатки арабского. Сняв с пояса флягу, де Пре угостил слушателей вином и порцией непристойностей.
— «Йа ибн эль-кальб» означает «собачий сын», — начал он. — Это серьезное оскорбление, потому как сарацины считают псов нечистыми животными. Сказать «инь аль-йомак» — это проклясть день, в который ты родился. Мне это понравилось. А «инь а аль-майтин» переводится как «проклинаю твоих умерших». Но мой приятель туркопол утверждает, что самым смертельным оскорблением в арабском будет обозвать человека «фатах». Это даже хуже, чем «сайс».
— Ну не томи, говори, что это значит!
Ухмылка Гийома растянулась от уха до уха.
— Это значит «крайняя плоть»! — заявил он и громогласно расхохотался, глядя на недоуменное выражение лиц приятелей.
Отдышавшись, рыцарь пояснил, что сарацины, равно как евреи, практикуют обрезание, поэтому крайнюю плоть удаляют и выбрасывают. Морган и Вальтер отпрянули в притворном ужасе и покрепче стиснули колени, охраняя фамильные драгоценности. Вскоре все трое хохотали так громко, что вызвали осуждающие взгляды со стороны тех, кто собрался прикорнуть. Позаимствовав у Гийома флягу, Морган попытался произнести новое ругательство и покачал головой.
— Сомневаюсь, что по возвращении в наши земли от него будет толк. «Проклинаю твоих умерших» — дело другое. Но если я во время заварухи в таверне обзову человека «крайней плотью», он только недоуменно вытаращится на меня.
— А пока он недоумевает, можешь ему врезать! — посоветовал Гийом, и веселье началось сначала.
На этот раз они так расшумелись, что перебудили всех, кто хотел поспать, и Ричард отдал приказ распределить их по очереди в караул, Вальтер вызвался нести дозор первым, и Морган с Гийомом снова нырнули в тень. Вскоре они задремали.
Сладостный сон валлийца был прерван резким криком. Молодой человек рывком сел, и в ту же секунду в ствол дерева вонзилась стрела. Она пролетела так близко, что он ощутил кожей поток воздуха. Морган пригнулся инстинктивно, услышал, как другая стрела прошуршала над головой, потом раздался приглушенный стон, когда она вонзилась в цель. Вокруг творился хаос. Ричард призывал всех подниматься, вражеские лучники вопили: «Аллах Акбар!» Воины вставали. Но когда рыцари последовали примеру Ричарда, который уже восседал верхом на Фовеле с мечом наголо, сарацины свернули атаку. Король бросился в погоню, и Морган побежал к своему коню. Запрыгнув в седло, он услышал свое имя, и обернувшись, увидел Гийома, склонившегося над человеком со стрелой в плече.
— Фульк? Насколько опасно?
Вопрос валлиец обращал к Гийому, но ответил сам раненый, заявив, что, наверное, сможет ехать, если только они помогут ему взобраться на коня. Морган проворно спрыгнул наземь, и на пару с Гийомом им удалось взгромоздить Фулька в седло. Лицо несчастного было искажено от боли, он весь покрылся испариной и явно жестоко страдал. Однако уверил товарищей, что способен самостоятельно достичь Яффы. Им пришлось поверить ему на слово, так как они полагали, что Ричард больше нуждается в помощи, ведь отправляясь на охоту, отряд взял только легкое вооружение, оставив дома щиты, копья и шлемы.
