— Да нет, брат, — со вздохом опять перебил Кускова Дон Луис, — об этих я не говорю. Они-то под присмотром… Я говорю о других… Это были чужие!
— Благородный дон, мы знаем друг друга много лет и всегда хорошо, честно друг к другу относились, так?
Кусков внимательно смотрел испанцу в глаза. Тот хмуро кивнул в ответ.
— Так вот, поверь мне на слово — если бы кто из наших ушел без ведома, вы бы первый узнали об этом! — твердо заявил Кусков.
Но Дон Луис продолжал неуверенно переминаться с ноги на ногу. Наконец, видимо не подобрав убедительных слов на русском, он перешел на испанский.
— Дон Иван, я не собираюсь оспаривать вашу искренность. Прошу только понять, как строги испанские законы. Вы знаете, что вся территория от Сан-Франциско и до Сан-Диего закрыта для иностранцев. И я поставлен следить за строгим исполнением монаршей воли. Вы знаете, мне и так нелегко отбиваться от нападок врагов. Меня и мою семью многие давно обвиняют в излишней симпатии к русским.
— Знаю, все знаю, дорогой друг! — покачал головой Кусков. — Но уверяю вас — у меня все души наперечет. Вы же знаете — у нас и так не хватает работников! Если бы хоть один пропал, уже было бы ощутимо. Нет… Нет, это невозможно! А почему они, собственно, решили, что эти чужие наши?! Ведь вы тоже так думаете, Дон Луис, иначе бы не приехали? — перешел в наступление Кусков. — Может, это дезертиры с какого-то корабля? Нужно выяснить, кто заходил в последнее время…
— Сначала мы тоже так думали, — тихо, но уверенно прервал речь Кускова Дон Луис. Было видно, что ему было чрезвычайно неловко уличать друга в неискренности. — Но индейцы слышали на базаре, как они говорили по-русски!
Кусков замер, уставившись на Дона Луиса. Постояв немного, он вновь молча двинулся вдоль дороги. Испанец сконфуженно последовал за ним.
— Вот лукавый попутал! — в сердцах пробормотал Кусков. — А сколько их было, этих чужих-то?
Вместо ответа Дон Луис выставил три пальца.
— Трое?! — воскликнул Кусков. — Нет, ну ладно бы еще один! Я мог бы не углядеть! Болеет человек или что. А тут — целых трое! Нет, это совершенно невозможно!
— Увы, мой друг, увы! — покачал головой Дон Луис. — Двое мужчин и с ними… индианка.
— Что?! — Кусков даже остановился, демонстрируя неподдельное изумление. — А индианке-то зачем бежать? От кого прятаться?! Что-то наплели-напутали ваши монтерейцы. Вы сами-то верите? Вдруг это наши недоброжелатели козни против нас плетут? Оговорщики!
— Не знаю, дорогой дон Иван, — отозвался испанец, — все может быть! Я теперь ни за что поручиться не могу. От прямого обвинения нас с вами пока спасает лишь одно обстоятельство… Дело в том, что по-английски они тоже разговаривали, а это похоже уже на козни британцев. Ведь ни для кого не секрет, что в нашем крае все, включая индейцев, говорят только на двух языках: русском и испанском, — английского никто не знает… А тут индианка да вместе с ними по-английски! Бред какой-то!
В задумчивости друзья вновь зашагали вдоль дороги. На этот раз молчание было долгим. Наконец Кусков обернулся к Дону Луису. Взгляд его был серьезен.
— Хорошо, Дон Луис. Разрешим сию загадку. Вы даете мне разрешение на марш поискового отряда, а я вам обещаю, что мы изловим сих странных людишек. Идет?
Вернувшись в крепость, Кусков с Доном Луисом сразу же устремились к комендантской избе.
— Завалишина ко мне! — с ходу крикнул Кусков.
Пока испанцы седлали лошадей, на бегу застегивая мундир, примчался Завалишин в сопровождении прапорщика Прохора Заборщикова.
— Ну что ж, господин лейтенант, — повернулся к нему Кусков. — Видно, быть по-твоему. Подымай своих гардемаринов, Дмитрий Иринархович. Получаешь боевое задание, каковое мы с Доном Луисом доведем до тебя на построении всего отряда. А ты, Проша, сбегай-ка, мил друг, к нашим виноградарям. Пускай выберут черенки лозы да передадут людям сеньора команданте. Только смотрите там! Чтоб не посохла в дороге!
Лета 1825-го, 13 сентября. Санкт-Петербург. Дом Российской Американской Компании.
За день до восстания.
Плотно прикрыв за собой дверь в кабинет, Кондратий Федорович Рылеев вышел на лестницу. В вестибюле неторопливо прохаживался в ожидании незнакомый господин неопределенного возраста. Что-то в облике незнакомца сразу же показалось Рылееву странным. Вот только что? Рылеев никак не мог определить… На господине была дорогая фрачная пара. Воротник накрахмаленной белоснежной сорочки впивался в его мускулистую шею. Ага, вот оно! Фрачная пара ранним утром! Никто не наденет фрак утром. Ты можешь оказаться в нем утром, возвращаясь домой после бала, например. Кондратий Федорович и сам не раз оказывался в такой ситуации. Но вот в том-то и дело, что незнакомец не выглядел так, как если бы где-то задержался. Напротив, создавалось впечатление, что он эту свою фрачную пару только что надел. Странно. На могучие плечи незнакомца был накинут черный плащ на меховом подбое. Несмотря на гражданское платье, его статная фигура говорила о военной выправке. Вообще, Рылеев готов был бы поклясться, что незнакомец из полиции! Если бы не плащ. Мех подбоя был очень дорогой. «Вряд ли жандармерия будет разгуливать в таком облачении», — подумал Кондратий Федорович.
В руке странный господин держал черный атласный цилиндр. На широком бобровом воротнике плаща искрился тающий снежок.
«Из полиции все же, — решил-таки про себя Рылеев, — по поводу журнала, наверное…» И, стараясь держаться как можно независимей, произнес вслух:
— Надо же. Я и не заметил, как снег пошел!
Сбежав по лестнице, Рылеев остановился перед незнакомцем, приветствовав его легким кивком.
— Итак, чем обязан визиту, господин… — Кондратий Федорович сделал паузу, вопросительно приподняв бровь. Но незнакомец представляться не спешил. Вместо этого он с интересом смотрел на Рылеева. «Как на экспонат в Кунсткамере», — пронеслось в голове у Кондратия Федоровича. Однако взгляд посетителя был спокойным и уважительным. «Нет, не из полиции…» — опять засомневался Рылеев. Он уже открыл было рот, чтобы повторить незнакомцу свой вопрос, как тот наконец заговорил. Слова он произносил медленно, будто вслушиваясь в их звучание.
— Кондратий Федорович Рылеев… как странно… вы мне представлялись гораздо старше, — вдруг ухмыльнулся незнакомец.
«Точно не из полиции! — окончательно заключил Рылеев, в котором, по мере того как самые страшные предчувствия отступали, начинало закипать раздражение. — Какая наглость, однако!»
