Болет покачал головой и ничего не сказал. Адильджери стал понемногу горячиться:
— Но как можно терпеть, когда еще добрая половина наших чувячников продолжает упорствовать в неверии!
— Человеку бывает нелегко отказаться от старых привычек.
— Так надо его заставить!.. — Адильджери с силон ударил кулаком по своему колену и чуть-чуть покривился от боли. — Заставить! Заставить!!!
— Нет, нельзя. Коран не позволяет.
— Как… не позволяет?.. — упавшим голосом спросил Адильджери. — Конечно, я пока еще не обучен грамоте и сам не читаю священную книгу, но многое из того, что в ней написано, я знаю. Знаю со слов двух-трех татарских мулл. Один мулла даже был гостем в моем доме почти целую зиму и каждый день учил меня молитвам…
— И сам при этом не показал себя большим знатоком Корана, — подхватил Болет. — Думаю, что так оно и было, дорогой мой еджаг. Ведь и среди мулл немало напыщенных невежд. Я не хаджи, но книгу мусульман читал внимательно. Правда, не на арабском, а на турецком языке. И хорошо помню оттуда вот такой аят: «Как могла бы уверовать хоть одна душа, если бы на это не было соизволения от аллаха?» Вот что сказано в сотом аяте из десятой суры — я легко запомнил эти числа: они прямые и острые, как стрелы.
Адильджери молчал.
— Могу привести еще одно место из Корана, — спокойно гудел своим рокочущим басом Болет. — Вот слушай: «Если было бы угодно нам, мы каждой душе дали бы направление пути ее…» Правильно, Бати? — вдруг обратился он к юноше.
Бати густо покраснел и кивнул головой.
Адильджери оторопело воззрился на парня.
Болет, казалось, не замечая его удивления, сказал пареньку:
— Лошадь нашего старшего, наверное, уже остыла, пойди напои ее.
Когда Бати отошел, он объяснил:
— Мальчишка учился в турецком медресе, знает книгу наизусть.
— О, аллах! — с завистливым восхищением вздохнул Адильджери. — Но мне все-таки непонятно одно, Болет: как можешь ты, такой знающий, да еще и не простого рода, я это вижу по твоей одежде и оружию, — и вдруг защищать язычников!
— Я людей защищаю. Тех самых, кто кормит и одевает самих себя да еще и толпу дармоедов из «не простого рода».
— Постой, постой! — рыжая борода Адильджери мелко затряслась от гнева.
— Ты называешь дармоедами тех, кто наверху?
— Да, кто наверху. Как пена в кипящем котле. Только давай не будем волноваться. Ведь и спорить можно спокойно.
Адильджери помрачнел еще больше:
— Не понравились бы твои слова князю, у которого состою я в свите.
— Какому князю?
— Хатажукову Кургоко.
— А-а-а… — задумчиво протянул Болет.
Он долго молчал, затем, будто решившись на какой-то ответственный шаг, медленно проговорил:
— А теперь я скажу слова, которые твоему князю, наверное, понравятся: сын Кургоко не утонул семь лет назад в Тэрче, он жив и здоров.
Адильджери вскочил на ноги: по его лицу было видно, что он хочет, мучительно хочет знать подробности, что его терзают сейчас десятки вопросов, готовых сорваться с языка, но Болет предостерегающе поднял руку.
— Больше — ни слова! — сказал решительно, а потом добавил:
— Еще не время, — он встал и сделал Бати какой-то знак рукой.
Бати исчез в лесной чаще. Скоро в лесу раздалось приглушенное конское ржание, лошадь Адильджери взволнованно ответила на него. Но вот Бати появился снова — он вел под уздцы великолепного коня — хоару, буланого с черной гривой, черной полосой на спине и черным хвостом.
Адильджери посмотрел на коня, тяжело вздохнул и стал прощаться. В это время со стороны лесной опушки, где проходила дорога, донесся неясный шум, какие-то крики, разноголосое пение.
Адильджери, Болет и Бати, который прибрал остатки пиршества и приторочил к седлу туго скатанную бурку, вышли на дорогу. Навстречу им двигалась радостно возбужденная толпа крестьян, то ли гоня перед собой, то ли сопровождая большую черную корову без единого светлого пятнышка на лоснящейся шкуре.
— Вот вам, пожалуйста! — криво усмехнулся Адильджери. — Это называется «самошествующая корова Ахына». Гонят к Махогерсыху на свое проклятое капище.
На губах Болета появилась добродушная улыбка:
— Так и «шествует», несчастная, от самого моря?
— Какой там! — Адильджери досадливо махнул рукой. — В каждом селе, я уверен, эту скотину подменяют. А потом говорят, что «Ахыном посланная», сама прошла весь путь без остановки. На Махогерсыхе ей отдадут почести, а потом заколят и съедят. Тьфу!
Женщины, мужчины, ребятишки, идущие позади коровы и сбоку, были исполнены не религиозного смирения, а скорее праздничного веселья. Несколько сельских музыкантов извлекали из своих самодельных свирелей и доулов — небольших барабанов, по которым отбивают ритм руками, — бодрые звуки танцевальных мелодий. Многие богомольцы шли, приплясывая и оживленно перекликаясь:
— Шагает, шагает наша красавица блаженная!
— Хорошо идет милая!
— Да уж немного и осталось…
— Эй! Дорогу священной корове!
В больших и красивых глазах у «священной» застыло тоскливо-покорное выражение. Покачивая упитанными боками, она шла вперед мерной деловой поступью.
— Ну, я им сейчас покажу… — пробормотал Адильджери, готовый снова приступить к своим добровольно возложенным на себя обязанностям мусульманского миссионера.
— Подожди-ка, еджаг! — сказал Болет. — Послушай еще одно изречение из Корана: «Дай неверным отсрочку, оставь их в покое на несколько мгновений».
— Несколько мгновений уже прошло!..
Болет пожал плечами:
— Ну, как знаешь, — и обратился к юноше:
— Нам пора в путь, Бати. Не стоит быть свидетелями чужих дел…
* * *
Канболет и Кубати неторопливо шли по едва заметной лесной тропинке.
Буланого красавца вели под уздцы.
— Вот так, братик, — сказал Канболет. — На родину мы вернулись, а куда деваться — пока не знаем. Сейчас мы нуждаемся в трех вещах: во временном пристанище, в хорошей лошади для тебя (и, конечно, в полном снаряжении) и третье — самое трудное — в рассудительном даделе — посреднике между мной и главным князем Кабарды, твоим, значит, уважаемым родителем.
— Болет! А этот самый Адильджери, он ведь забыл, что ты ему сказал о сыне Кургоко…
— Одержимый! Стоило ему увидеть этих людей с коровой, и он сразу же почувствовал себя пророком. Такого человека опасно брать в посредники. Но когда его побьют, как это, наверное, уже сегодня было, он останется один, успокоится и тогда обязательно вспомнит о нас. А если хорошенько поразмыслит, то догадается, что Бати — это и есть утонувший Кубати, а Болет… хотя вряд ли ему придет в голову, что он видел Канболета Тузарова, с которым никогда раньше не встречался.
