Одно лицо значительной важности шествовало впереди всех по направлению к Дрожащей Скале: это был Конан, облеченный достоинством главного блюстителя порядка на время праздника. Одежда на нем была вся новая, но, по обыкновению, вся черная. В шляпе, надвинутой на ухо, с великолепным букетом в петлице он величественно размахивал толстой булавой, серебряное яблоко которой могло бы поспорить с булавой тамбур-мажора. Но при всем том добряк не имел того торжественного вида, который было бы естественно ожидать при таком случае. Его косматые брови были слегка нахмурены, во всей физиономии выражалось дурное расположение духа. Когда он приказывал толпе расступиться, его голос и жесты были резки, и многих шалунов, не слишком скоро убиравшихся с дороги, он даже подталкивал не совсем учтиво.
При всем том ему, конечно, трудно было бы сбить зрителей с занятых мест, если бы известие о приближении кортежа не пробудило с новой силой всеобщего любопытства. Большая часть стоящих здесь, не раздумывая, пустилась бежать навстречу новобрачным. Таким образом, когда молодые со своей свитой подошли к ручью напротив утеса, они встретили здесь крестьян, выстроившихся в два ряда по обеим сторонам дороги с вытянутыми шеями и разинутыми ртами.
Внимание всех было обращено исключительно на молодую жену Кердрена. Лишь только стало можно различить ее изящные черты, ее девственную осанку, ее изящный убор, как изо всех уст вырвался крик удивления.
– Как она мила! – вскричали мужчины.
– Да, в самом деле прелестное создание! – говорили женщины.
– Как жаль, что неизвестно, кто она такая, – заметил кто-то, – никто ее не знает!
– Я ее знаю, я! – воскликнул один старый крестьянин. – Это добродетельная и праведная девица, ходившая за больными в Нантском госпитале, которую называли матерью бедных. Она залечила мою рану, полученную мной при одном случае, да и многих других вылечила. Она выкупила множество священников и благородных господ, которых должны были отправлять на лодках к устью Луары… и Каррье[10] раза два или три хотел препроводить ее в революционный трибунал, потому что она спасла столько несчастных.
– Я – живое доказательство истины слов твоих, друг мой, – сказал кто-то возле него. – Я сам был избавлен от смерти той, которую вы называете матерью бедных.
Все с благоговением сняли шляпы. Тот, кто говорил таким образом, был священник острова Лок, старец с приятными манерами и лицом, внушающим почтение. Недавно возвращенный сюда для исполнения своих святых обязанностей, он еще носил на своем бледном и изможденном лице следы страданий, перенесенных им в темнице замка дю Бофре.
– Вы? – спросила, обращаясь к священнику Ивонна, которая следовала за Конаном, чтобы присутствовать при важном событии, которое должно было произойти. – Вы избавлены от смерти нашей госпожой?
– Да, дочь моя! Молодая супруга господина де Кердрена – праведная женщина, которую Бог послал этой стране как залог спокойствия и примирения… теперь благословение неба через нее ниспошлется на всех нас!
– Ну так что же! – сказала в восторге Ивонна. – Если она действительно праведная, так сотворит чудо. Она уничтожит чары, которые делают камень неподвижным!
Священник улыбнулся и хотел отвечать, но в эту минуту кортеж был уже в нескольких шагах от них, и священник выдвинулся вперед для встречи новобрачных. Конан, проскользнувший позади Ивонны, сказал ей на ухо с выражением глубокого горя:
– Не очень полагайся, Ивонна, на уверения священника: он достойный человек, но обманывается. Я в этом совершенно уверен.
– Как? – спросила с ужасом старушка. – Вы думаете, что Скала…
– Не тронется… сейчас вот увидишь… Но так угодно господину. Пусть исполнится его воля!
Он глубоко вздохнул и удалился, оставив Ивонну в сильном смущении и беспокойстве.
Между тем отзывы старого бретонца и почтенного приходского кюре о новобрачной увеличили всеобщее удивление, возбужденное ее красотой, до последней степени.
Было совершенно невозможно расслышать приветственную речь священника: рукоплескания и восторженные восклицания совершенно перекрывали его голос.
Жозефина раскраснелась от удовольствия. Альфред взял ее за руку.
– Будь тверже, моя возлюбленная! Будь тверже! – шептал он.
И кортеж продолжал шествие среди усилившихся приветствий.
Из зрителей только один не разделял всеобщего энтузиазма: это был Ивон Рыжий. Угнездившись на своем утесе, он пригнул голову к самым коленям, чтобы лучше видеть, и бормотал сквозь зубы:
– Канальство! Я был уверен… Это именно малютка Лабар, хотя она теперь даже еще милее, чем когда-нибудь была! Гм! Эк орут там внизу-то. Да ведь это скоро кончится.
Во время этого ни для кого не слышного монолога, лица, созванные на праздник, разместились вокруг Дрожащей Скалы, для которой эта смесь богато разодетых мужчин и женщин составляла блестящую оправу. Жозефина стояла отдельно от всех с одной стороны камня, Альфред поместился на противоположной стороне. Толпа теснилась, жалась и шумела позади них.
Вдруг распространилось глубокое молчание и на всех лицах выразилось живое беспокойство.
Альфред с улыбкой обратился к своей молодой жене и грациозно поклонился ей. Жозефина сняла, как того требовал обычай, вышитую жемчугом перчатку, бывшую у нее на руке.
В эту минуту солнце, почти весь день скрывавшееся в облаках, вышло из-за туч, и его яркий луч, скользнув по хребту утеса, упал на молодую женщину. В своей белой одежде и покрывале новобрачной она предстала, словно окруженная ореолом из золота и света. Для присутствовавших это было благоприятным предзнаменованием. Некоторые перекрестились.
– Сам Бог за нее! – с безграничным убеждением сказал один из них.
Шепот одобрения пробежал в толпе, и тотчас же снова наступило молчание.
Тогда Жозефина подняла руку, и чуть только ее тонкие розовые пальчики прикоснулись к Скале, как та заметно покачнулась.
– Качается! Качается! – раздалось множество голосов.
– Она качалась и раньше, прежде чем дотронулась до нее наша госпожа! – вскричал Конан. – Это еще один раз после мадемуазель де Керадек… Это чудо!
– Я не видел ничего! – нагло кричал Ивон Рыжий с вершины своего утеса.
– И я! И я! – присоединились некоторые, стоявшие позади других.
Альфред подал новобрачной знак. Она с улыбкой еще раз подняла руку.
На этот раз качание было таким сильным, что многие из дам, окружавших Скалу, попятились в ужасе назад. Движения Дрожащей Скалы продолжались не менее минуты.
Дружный залп из ружей и пистолетов потряс всю деревню. Восклицания, нестройные звуки тамбуринов, бомбард и скрипок доставали до облаков. Многие из присутствовавших, упав на колени, благодарили Бога. Ивонна, вся в слезах, бросилась к ногам Жозефины и вскричала:
