Жилет отрицательно покачала головой.
– Как! Ты не хочешь и слышать о замужестве? Ладно! Я буду опекать мадемуазель. Мы уедем из этой проклятой страны… Мы уедем далеко, очень далеко от Парижа…
Жилет положила свою головку на плечо Трибуле.
– Нет! – тихо вздохнула она.
– Ты не хочешь покинуть Париж?
– Нет, папочка…
– Почему? – с дрожью в голосе спросил Трибуле.
Девушка закрыла свои прекрасные глаза, на ее ресницах маленькими жемчужинками поблескивали слезы…
– Ты плачешь? Что с тобой, Жилет?.. Ты плачешь!.. А я, поглупевший от радости, болтаю тут всякую чепуху… Ты опечалена… ты очень опечалена… Я знал тебя отчаянной девчонкой… Ты никогда не плакала… Что с тобой случилось, Жилет?
Она не смогла ответить и только плакала все сильнее.
– Жилет, – взмолился Трибуле, растерявшийся перед подобным проявлением безмолвной боли, – дорогое мое дитя… Расскажи всё своему старому отцу… Плачь, дочь моя!.. Твои слезы, капля по капле падают мне в душу… Не говори мне ничего… Слова напрасны… Ты только лишь плачь… Ох!.. Что за судьба: видеть, как плачет Жилет и быть не в силах чем-либо помочь ей!.. Я ничего еще не знаю о причине твоего горя… Жилет, сокровище мое, скажи мне о ней!
И тогда Жилет голосом, таким слабым, что он был едва слышен, выдохнула:
– Он не любит меня…
– Он тебя не любит, – повторил Трибуле и побледнел.
– Он меня презирает…
– Кто?.. Скажи же мне!
– Он думает, что я добровольно пошла за королем…
Рыдания снова потрясли ее грудь, и девушка проговорила:
– Ох, как я несчастна!.. О! Каким взглядом он меня наградил!.. Его взгляд до сих пор камнем висит на моем сердце.
– Да кто же это? Кто он? – спросил взволнованный Трибуле.
– Тот молодой человек…
– Что за молодой человек?.. Говори!.. Это он причинил тебе боль! Ты сказала, что он тебя не любит! Такое невозможно себе представить!
– Знаешь, отец… Он часто прохаживался перед особняком Трагуар. Он проходил всегда в одно и то же время, когда я сидела у окна.
– Дальше? – вздохнул Трибуле.
– Он смотрел на меня, и мне показалось, что я догадалась… О, он меня не любил… Он меня никогда не любил!
И девушка снова захлебнулась в рыданиях.
– А ты?.. Ты его любишь? – спросил Трибуле.
Она утвердительно кивнула головой.
– Заканчивай рассказ, дитя мое… Этот молодой человек… Как его зовут?
– Это он вырвал меня из рук короля в тот вечер, когда… Мне кажется, его зовут Манфред.
Трибуле вздрогнул и побледнел.
– Манфред! – глухо вскрикнул он. – Главарь нищих бродяг!
– Что вы говорите, отец! Главарь нищих?
Жилет испуганно вскрикнула и вопросительно посмотрела на отца.
– Не бойся… Я ошибся… быть может… Да точно! Я ошибся. О! проклятый язык!
– Нет, отец, это правда… Теперь я обо всем догадалась… Я поняла, почему во дворце появились эти ужасные люди… эти демоны… Они пришли защищать своего предводителя… А я люблю его! Люблю!
И Жилет, заливаясь слезами, упала в кресло.
– Главарь нищих! И я люблю его!.. И горе мое пришло от того, кто не любит меня! Если бы вы только видели его, отец! Если бы только слышали, как он говорил с королем! Словно сам был коронованной особой! Король Франции показался мне таким ничтожным по сравнению с ним! Какая мне разница, что его зовут бандитом, если душа у него благородная… Ах, отец! Если бы вы знали, как крепка его рука, как нежен взгляд!
Теперь она говорила отрывистыми фразами, словно это выплескивались наружу осколки любви, разрывавшей ей сердце.
Мы должны рассказать читателю, что ни на мгновение тень отцовской ревности, появляющейся порой у мужчин, не омрачила лица Трибуле. Известие о любви, поселившейся в сердце его дочери, не доставило ему страдания. Его не смутило даже то, что Жилет полюбила человека, объявленного вне закона.
Испугала же это чистое и возвышенное существо мысль о том, что человек, которого полюбила Жилет, подвергается смертельной опасности. В течение восьми последних дней Трибуле не раз слышал разговоры о Манфреде. Он знал, какие приказы отданы относительно этого человека.
– Ты говоришь, что он тебя не любит! – машинально продолжил Трибуле.
– Я в этом уверена, отец, – ответила отчаявшаяся Жилет.
Почувствовав необходимость еще говорить о своем возлюбленном, она подробно рассказала всю историю их безмолвной любви, о своих ожиданиях, о радости, с которой она встречала его появление, о слезах, набегавших на глаза, если Манфред не проходил… Она рассказала всё, вплоть до сцены похищения, которому помешал Манфред, поведения Этьена Доле, отъезда в Лувр и появления молодого человека на празднике, рассказала про его отвагу, про вызывающие речи. Трибуле слушал очень внимательно. А когда она закончила, сказал:
– Ты говоришь, что он тебя не любит?
– Увы, папа…
– И я говорю тебе, что он обожает тебя… Только любовь может быть причиной таких приступов безумства… Готовься, дитя мое – завтра, в это же время, я приду за тобой… Позволь мне действовать… Мы убежим… Ты будешь счастливой… Клянусь тебе самым дорогим в мире – твоей обожаемой головой.
– Он меня любит! Он меня любит! Возможно ли такое?
В тот же самый вечер, около девяти часов, из потайной двери Лувра вышли две женщины.
За ними, на почтительном расстоянии, следовали трое вооруженных до зубов кавалеров в кирасах из оленьей шкуры, они внимательно озирались по сторонам, и каждый держал правую руку на рукояти своей шпаги.
Этими кавалерами были Ги де Шабо де Жарнак, Лезиньян и Сен-Трай, трое верных поклонников герцогини д’Этамп, официальной любовницы короля Франциска I.
Одной из упомянутых женщин была герцогиня д’Этамп собственной персоной. Ее сопровождала одна из фрейлин.
Герцогиня шла, опираясь на руку своей спутницы; у нее было испуганное выражение лица, она то и дело вздрагивала от страха, что было вполне извинительно для сумеречного Парижа тех времен, когда на улицах появлялись всевозможные головорезы, грабители и прочие бандиты.
Анне де Писселё, герцогине д’Этамп, было в то время под пятьдесят.
Диана, ее соперница, еще сохраняла мраморную красоту, благодаря которой ее сравнивали с античной Дианой-охотницей. Она каждый день подвергала испытаниям свое тело, по три-четыре часа скакала на лошади, любила охоту, купалась в ледяной воде, побеждая близящуюся старость неутомимой активностью. Анна де Писселё, напротив, была склонна к женским хитростям. Она боялась дуновения свежего воздуха, как морового поветрия, ко сну она отходила, натянув маску и перчатки, умащенные благоуханным настоем. Закончим ее характеристику сообщением о том, что она искала совершенное искусство «восстанавливать с годами невозместимый ущерб».
