Осаду басмачи не снимали и на вторые, и на третьи, и на четвертые сутки. Теперь они действовали изощреннее и хитрее, не ослабляя натиска и огня. Но маленький гарнизон не сдавался, нанося врагу заметный урон.
Эшши-хан рвал и метал, вымещая злость на нукерах: кого-то огрел плетью, кому-то пригрозил маузером, и всё из-за того, что не находились охотники идти в первых рядах наступающих – никто не хотел умирать под пулями. А ему так хотелось вырвать победу… Любой ценой! Пока только одну! Но в Ербенте ею и не пахло: судя по всему, защитники гарнизона будут стоять до последнего. А тут еще и сроки поджимали: Эшши-хану пора быть на колодце Коймат – путь неблизкий, – куда на тайный маслахат должны съехаться родовые вожди, крупные баи, духовные лица. Ведь маслахат не поймет задержку Эшши-хана на Ербенте, расценит опоздание как трусость или неуважение к аксакалам и, чего доброго, назначит сердаром кого-то другого. Стоило ли тогда подаваться в такую даль, рисковать жизнью?
Эшши-хан был уверен, что овладеет поселком, – перевес сил на его стороне. Но время играло на руку большевикам, к ним могло подойти подкрепление. Решив окончательным штурмом разделаться с гарнизоном красных, он надумал послать к ним сперва «парламентеров»: пусть разведают, сколько еще осталось в живых большевиков.
Ербентцы разгадали вражью хитрость – арестовали «парламентеров», а на предложение сдаться на милость басмачей ответили еще одним красным флагом, взметнувшимся над поселком.
Отчаявшись, Эшши-хан бросился со своими всадниками в новую атаку, но защитники гарнизона ураганным огнем отбили и ее. Потеряв еще с десяток нукеров, басмачи откатились на свои позиции.
«Поистине Аллах великий и сведущий! – Эшши-хан, слушая утешительную весть вернувшегося лазутчика, пыльного и потного, едва державшегося на ногах, воздел глаза к небу, шепча строки из Корана. – Поистине Аллах – обладатель великой милости. Будьте стойки и поминайте Аллаха много, – может быть, вы получите успех!..»
– Они на четырех автомашинах, мой хан, – продолжал лазутчик. – Пятьдесят милиционеров и краснопалочников. На помощь ербентцам. По барханам машины ползут как черепахи, застревают.
– Охранение выставляют?
– Ночью только – двух часовых. Через день здесь будут, если не застрянут у Белых валов…
– У Белых валов, говоришь? – Эшши-хан задумчиво пощипывал бородку. – Да, там пески зыбучие, как пить дать, увязнут. Там мы и выставим засаду. Место удобное – барханы с саксаулом и гребенщиком.
Эшши-хан, не мешкая, отрядил к Белым валам полторы сотни нукеров и устроил там засаду. Милицейский отряд, измученный долгой дорогой, без опытного проводника, завяз на зыбучих песчаных грядах.
Ночью басмачи напали на спящий отряд. Эшши-хан торжествовал: какая ни есть, но победа! Теперь скорее на Коймат! Не то придешь к шапочному разбору…
Полторы сотни нукеров во главе с Аннаметом оставил Эшши-хан у осажденного Ербента. Юзбашом – командиром сотни – назначил Амир-балу, хивинского туркмена, ходившего у Джунаид-хана онбашом – вожаком десятки. И не только поэтому Эшши-хан доверил ему сотню: среди «парламентеров», арестованных красными, был Хемра, родной брат Амир-балы. «Этот не уйдет из Ербента, пока своего брата не вызволит, – рассудил Эшши-хан. – Надо ехать, пока свежа память о победе у Белых валов».
С сотней нукеров Эшши-хан двинулся к Коймату. В пути он был задумчив. Может, потому, что предал забвению отцовский совет: «Торопись, сынок! В этом мире кто смел – тот два съел. Пусть эти скоты считают за великую честь ходить под началом сына самого Джунаид-хана… Ты теперь хан и действуй по-хански!» Иль потому, что вспомнил сон, приснившийся как-то. Будто попал он в сель, понесший его так стремительно, что не смог из него выбраться. Измученного и жалкого, в ссадинах и ранах, его наконец выплеснуло на скользкий от тины берег, и он услышал над собой громовой голос: «Ты захотел стать сердаром? Вождем всех родов и племен? Да ты и в нукерах не ходил! Какой из тебя тогда сердар?» Эшши-хан очнулся, поднял голову и увидел над собой Аннамета – это, оказывается, гундосил безносый, а ханскому сыну его голос послышался громовым.
Эшши-хан пришпорил коня, будто хотел ускакать от ночных наваждений. А вдруг сон станет явью? Вспомнил о ночном побоище у Белых валов… Нужна ли отвага, чтобы перерезать глотки спящим людям? Разве о такой победе мечтал Эшши-хан?.. Он лег на загривок коня, нащупал на его шее пестрый треугольный талисман и, остервенело сорвав его, швырнул на землю.
И это не принесло ему успокоения. Эшши-хан был в мыслях о Коймате, о резиденте, которого должен прислать Мадер. Может, его посланец поможет прибрать к рукам маслахат. Вдруг сердце обдало холодком: вспомнил о Вольмамеде, вернее, о его восьмерых братьях… Неужто придется ответ держать? Кровь прилила к голове, но тут же отлила – все нукеры, свидетели убийства Вольмамеда, погибли под Ербентом. Эшши облегченно вздохнул: мертвые, известное дело, молчат. Но Эшши то ли забыл об Аннамете, то ли слишком верил испытанному ханскому нукеру, никогда не предававшему своих хозяев.
Эшши-хан чуть повеселел, ослабил поводья горячего скакуна.
Темной ночью, когда мимо грохочущих на стыках вагонов проскочил зеленый огонек семафора и товарный поезд, скрежеща буксами на подходе к станции, медленно затормозил, на железнодорожное полотно соскользнула едва заметная тень. Человек ловко спрыгнул с тормозной площадки, не поскользнулся, не упал. Останови его в тот момент патруль – поезд следовал через пограничную зону, – он предъявил бы подлинные советские документы, даже студенческий билет, выписанный на имя студента Среднеазиатского государственного университета в Ташкенте.
Это был Нуры Курреев, месяца полтора назад перешедший советскую границу, а теперь направлявшийся в родное село Конгур. Ещё днем, переодетый, ходил он по Мерву, там же услышал о появлении в песках Эшши-хана, о событиях под Ербентом. Тревожился за судьбу Эшши-хана – не угораздило бы в плен ханского сынка. Бедняга! Не доведется тогда ханским званием похваляться. А сколько ждал! Готов был отца в могилу загнать, чтобы самому быть ханом… Впрочем, у каждого своя корысть.
И только он, Нуры Курреев, стоял ногами на грешной земле: ему бы Мадеру угодить, исправно его задание выполнить и за кордон Айгуль с детьми вывезти… Любой ценой!
Курреева распирало от смеха, когда он вспоминал о вчерашней встрече с братьями Какаджановыми. Вот они сидели перед ним, маленькие, круглые, как мячи, важно надутые, словно индюки, с пухлыми, мясистыми ладонями, схожие, как две капли воды. Двойняшки. Одного зовут Беки, другого Берды, и удивительно, что у них не только одинаковые голоса, манера разговора, но и движения, привычки… Беки так же, как и Берды, разговаривал по-бабьи, визгливо, будто скандалил, так же потирал пальцами жирный лоб, ковырялся в зубах. Так хотелось схватить братьев за шеи и стукнуть друг о друга лоснящимися лбами. Какаджановы служили англичанам, но Каракурту предстояло перевербовать братьев. Каракурт исполнял такое задание впервые, но Мадер хорошо втолковал ему, как это делается.
