И правильно сделал. Не знаю, как его вотчинные деревеньки, не бывал, но эта предстала передо мной словно из детских киносказок. Увидел я ее как-то сразу, вдруг. То ничего и никого, а поднимешься на холм, и сразу под ним тебе неожиданно открывается живописная картина.
Если бы мне довелось впервые увидеть эту деревушку летом, впечатление бы смазалось, а тут два последних дня перед моим приездом валил снег, и теперь осталась только сверкающая искристая белизна, не говоря уже про господский терем-теремок, где природа щедро наделила каждую шатровую крышу эдаким толстенным пуховым платком, отчего они выглядели благообразно, как старушки, надевшие свои лучшие наряды перед пасхальным богослужением.
Да и деревья на опушке леса, который с одной стороны чуть ли не вплотную прижимался к Бирючам, тоже выглядели соответственно – одно краше другого стояли они в своих праздничных нарядах, с головы до ног усыпанные сверкающим серебром. А в качестве логического завершения сказки там стояла какая-то фигурка в белых одеждах. Не иначе как сам Морозко вышел полюбоваться, все ли он славно учинил и не надо ли добавить снежку или морозцу.
А над головой – звонкая синь неба, и посредине, из печных труб, связующей веревочкой между этой синевой и белизной тянулся вверх легкий голубоватый дымок. Кр-р-расота!
Словом, молодец Долгорукий, что не продал. К тому же все равно смотрины оказались напрасными – Владимир Андреевич Старицкий все намеки князя игнорировал напрочь. Зато как радовался Андрей Тимофеевич спустя полгода, что сватовство не удалось. И пускай наследника Старицкого князя, юного Василия Владимировича, царская опала не затронула – все одно. Не ныне, так завтра обрушится государев гнев повторно, и что тогда? Прости-прощай милость самодержца. Дай-то бог, чтоб хоть ненаглядную Машу в живых оставил, а то и ее под корень, как жену князя Владимира – Евдокию Романовну. Иоанн ведь и ее заставил принять яд вместе с супругом, потому и на Василии отныне Андрей Тимофеевич поставил крест.
Да хорошо хоть, что сама дочка после этих неудачных смотрин осталась жива-здорова, потому что ратных холопов у князя Долгорукого наперечет, да и тех царь постоянно требует к себе в полки. Пришлось отправить с Машей оставшихся пятерых, которые еще имелись. Их же против дерзких татей, налетевших на поезд Долгоруких возле Ведьминого ручья, оказалось маловато, а от предложения Владимира Андреевича взять десяток ратных холопов обиженный демонстративным невниманием к Маше отец невесты отказался напрочь, потому чуть и не поплатился за гордыню. Впрочем, бог миловал, подоспели ратные людишки, выручили из беды, а то не миновать бы горя.
Совсем уж было расстроился Долгорукий, но тут пришла нечаянная радость – скончалась царица. Так и не смогла смириться с теснотой царских палат вольная душа черкешенки Марии Темрюковны, всего через шесть лет упорхнув в небо из золотой клетки. Грех по такому случаю впадать в ликование, ну да господь добрый, поймет и простит. Следом и вторая радость – помимо собственной свадьбы, царь Иоанн возжелал женить царевича Ивана.
На юнца, конечно, надежды мало – все-таки Маше не пятнадцать лет. Ей и семнадцать-то исполнилось полтора года назад, да и выглядит она, как назло, на свой возраст – уж очень не по-девчоночьи статная. Схитрить, словчить, уменьшив годы, при такой стати нечего и думать. К тому же у особых бабок, которые станут осматривать раздетых донага кандидаток, глаз наметанный – живо распознают обман. Скажут, сдобна ватрушка, да вчерашней выпечки.
Да оно и ни к чему, коль имеется вторая кандидатура в женихи. К тому же государь как раз таких и любит. Анастасия-то Романовна, что была его первой супругой, ох какая справная да дородная ходила, а ежели судить по слухам, жили они с государем душа в душу, и он к ней на женскую половину хаживал чуть ли не каждый день и даже на посты не глядел. Правда, вторая его супруга оказалась тоща, но тут и понятно. Среди горянок найти приличную стать – проще у жида денег без резы занять.
Зато теперь государь сызнова решил выбирать среди своих, значит, станет полагаться на свой вкус, а не на парсуны. Вкус же у него давно известен – волос должен быть светел, глаза цвета утреннего неба, чтоб глядеть не наглядеться в эдакую синеву, носик аккуратный и не курносый, зубки беленькие и точеные, походка величавая, но в то же время легкая, плывущая, грудь высокая да пышная, ну и прочие округлости чтоб имелись. Вот таким примерно перечнем меня «угощали» в доме князя чуть ли не каждую трапезу, после чего обязательно добавляли, что ежели все это вместе взять, то как раз и получается Мария Андреевна, княжна из рода Долгоруких. И всякий раз после этого, дружелюбно толкая в бок, требовали подтверждения, восклицая: «Да ты ведь и сам ее видел, вот скажи, скажи, что не так!..»
Приходилось вежливо кивать и говорить: «Видел, конечно же видел, и все именно так», а в мыслях добавлять: «Но то, что мне все-таки удалось ее повидать, моя заслуга, а будь твоя воля, князь Андрей Тимофеевич, ты ее нипочем бы не показал. Да еще, пожалуй, спасибо князю Воротынскому».
Я не преувеличиваю. Машу на самом деле сразу после моего приезда посадили под семь печатей и восемь замков, строго-настрого запретив спускаться к гостям и вообще покидать женскую половину.
Помните про поцелуйный обряд? Казалось бы, уж тут Долгорукому никуда не деться – дочка-то у него одна-единственная. Не тут-то было – жена его Анастасия Владимировна с подносом ко мне вышла.
Но встречи с Машей мне все равно удалось добиться. Дескать, привез подарки от князя Воротынского, достойные того, чтобы их носила на своей шейке и на своем челе будущая царская невеста. В смысле моя. Да и подарок на самом деле тоже мой. Сам я выбирал эти жемчужные бусы, сам потом чуть ли не целый день прикладывал к ним одни серьги за другими – чтобы в тон и в то же время именно с синими камешками под глаза. И подарок этот Михайла Иванович наказал мне передать ей самолично, из рук в руки. Тут князю деваться было некуда. Допустили вручить, хоть и скрепя сердце, к тому же в присутствии папы.
Поначалу, еще до визита в поместье Долгорукого, мне пришлось заехать в Псков. Так мы уговорились с Воротынским, чтоб я сначала сделал все свои дела, а уж потом подался в Бирючи, где стоял терем моего будущего тестя. Но и там чтоб не засиживался – седмицу, не более.
Кстати, замечу, что по сравнению с Москвой Псков мне понравился гораздо больше. Главное, все то же самое, даже несколько меньше по размерам – я имею в виду весь город, а уж Кром и Довмонтов город[38] вовсе крошечные, но впечатление неизгладимое. Умели наши предки работать. Это ж сколько труда надо вбухать, чтобы, к примеру, возвести такую махину, как башню у Нижних решеток. А кирпича сколько заготовить? А обжиг, а…
