И опять бабушка спрашивает, как будто продолжая всё ту же свою мысль:
— Год, говоришь, прошёл? А про мой наказ ничего не слыхать… Видно, депутаты не удосужились до сих пор его прочесть.
— Да мало ли у них дел, у депутатов-то, матушка, — решается высказать своё мнение Мари.
Бабушка вспыхивает.
— Мой наказ не глупее других, я думаю! Пособили бы нам господа из Генеральных штатов, глядишь, и другим легче бы стало…
Мари хочет сказать матери, что в Таверни не хуже, чем в других деревнях, что кругом стон стоит, а наказы так и сыплются в Генеральные штаты… Хочет, но не говорит, уж очень ослабели память и слух Маргариты Пежо.
Вот бабушка опустила руку со спицей. В другой — недовязанный чулок. Но бабушка не смотрит ни на свою работу, ни на гусениц, которых набралось полное ведёрко, не распоряжается она и чтобы гусениц отнесли курам. Бабушка Пежо уставила в небо свои большие голубые глаза, которые от старости почти совсем выцвели.
Бабушка не работает, она смотрит на небо. Есть чему удивиться, если бы было время. Но его нет ни у кого в Таверни. Каждый в Таверни занят своим делом.
— Какое красивое небо! Я никогда и не замечала, как быстро по нему бегут облака. Бывало, сто раз взглянешь, не набежала ли туча, не пошлёт ли бог дождика, а вот не замечала, что облака несутся по небу так, словно парусник по Сене…
Мари с недоумением взглянула на мать, но на небо посмотреть ей уже было недосуг. Ведёрко наполнилось, надо его отнести в курятник, опорожнить и снова приняться за гусениц. От них уже в глазах зарябило у Мари, но ведь ветки высокие, надо успеть их все облазить. Клементина и Мишель заняты — возят навоз. А Диди ещё слишком мал, не ровен час — сорвётся и упадёт!
Однако, несмотря на все появившиеся у бабушки странности, она продолжала оставаться полновластной хозяйкой в своём доме. И когда она приказала скосить сено, хотя трава могла бы ещё постоять, Андре безмолвно принялся точить косу. Мари же только сказала:
— Как бы эта косьба не обошлась нам слишком дорого! Ведь вы сами знаете, матушка, что косить запрещено…
Это было одно из последних распоряжений сеньора; словно чуя, что ему недолго осталось самоуправствовать, он запретил крестьянам косить, ведь в скошенной траве куропаткам негде укрываться. А теперь любимым занятием сеньора стала охота именно на куропаток. Недаром пословица говорит: у каждого сеньора своя фантазия! Так вот, графу де Кастель полюбились куропатки. Весной он распорядился, чтобы землю не унавоживали, предвидя, что мясо куропаток, наевшихся крестьянского зерна с унавоженной земли, будет дурно пахнуть. Теперь распоряжение о косьбе… Что ещё он придумает во славу своих куропаток?
Бабушка ожила от слов дочери и словно в былые времена сказала, как отрезала:
— Сейчас самая пора снимать траву. А в случае чего, с управляющим графа я поговорю сама! Не те нынче времена!
Андре кликнул Мишеля, и они вдвоём отправились косить.
Бабушка Пежо, чувствуя неожиданный прилив энергии и сил, отправилась к винограднику. Солнца нынче было мало, и гроздья, хоть и налились, казались Маргарите Пежо недостаточно разогретыми солнцем, как полагалось бы уже в это время года.
Но то ли она стала медленно работать, то ли солнце пекло чересчур сильно и бабушка разомлела под его лучами, то ли в самом деле Андре и Мишель косили недолго, — только не успела она оглянуться, как увидела, что к ней бежит Мишель. На лице мальчика был испуг.
— Б-а-бу-ш-ка! Б-а-бу-шка! — едва выговорил он, так запыхался от волнения и бега.
— Ну, что там у вас ещё случилось? — сурово спросила Маргарита, а сама почувствовала, как и ей передаётся волнение внука.
— Куропатка! — прошептал Мишель.
Бабушка рассердилась.
— Да говори ты, дурень этакий, что ещё за куропатка?
— Бабушка, мы косили, всё ничего, а тут я как пошёл по полосе, вдруг чувствую, коса будто за камень зацепилась и не то кто-то пищит, не то вздыхает, не то коса о камень звенит… Отец как взглянет, да так и вскрикнет. Коса-то моя не камень задела, а куропатку подрезала!..
— Вот ещё беды не хватало! — сердито бросила бабушка. — Видал кто?.. Небось вы шуму подняли на всю деревню!
— Нет-нет, — обрадовавшись, что хоть в этом не грешен, поспешил заверить Мишель, — никого и не было кругом.
— А Диди-болтун где был?
— Его Клементина с собой взяла.
— Хорошо! А куропатка где?
— Там и осталась! — сокрушённо вздохнул Мишель.
Не сказав больше ни слова, бабушка, сколько ей позволяли силы, поспешила к месту происшествия.
На свежескошенной, уже начавшей благоухать траве лежал маленький серый комочек — куропатка. Рядом, опершись на косу, стоял здоровый детина — Андре, отец Жака и Мишеля. Он словно замер в этой позе, и нельзя было определить, сколько времени он стоит вот так: то ли встал только сейчас, а может, застыл в этом положении со вчерашнего дня.
— Ты что, панихиду по куропатке справляешь? — напустилась на него бабушка. — Если так убиваться по каждой земной твари, слёз не хватит! Лучше б ты, старый дуралей, смотрел за сыном. Ему, чай, не семь лет, вон какая дылда! А косить ты его не научил… Давай её сюда!
Перепуганный Андре подобрал ещё тёплую куропатку, и струйка её крови медленно потекла по его ноге.
— Э-эх! — укоризненно произнесла бабушка. — Даже и для этого ты не годишься. Давай сюда лопух, да побольше! — обратилась она к Мишелю.
Через минуту куропатка была обёрнута в огромный зелёный лопух, и бабушка со своей ношей отправилась в дом. Мужчины облегчённо вздохнули, когда она скрылась из глаз, и снова принялись за косьбу.
— Отец, — после нескольких минут молчания обратился к нему Мишель, — как ты думаешь, даст нам бабушка отведать этого лакомого господского блюда?
— Навряд, — ответил раздумчиво Андре. — Да и разве нам хватило бы одной такой птички на всю семью?
На этом история скошенной куропатки не кончилась. Во всяком случае, она породила другую…
Дала ли бабушка отведать кому-нибудь мяса убитой птицы, где она её схоронила, никто не знал. О куропатке в доме Пежо было запрещено упоминать. И всё же скрытое вышло наружу.
Не прошло и десяти дней, как бабушку, которая всё возилась на винограднике — никак не могла с ним управиться, — окликнула Клементина. Это была рослая и очень красивая одиннадцатилетняя девочка; лицом она напоминала Жака, гордостью осанки — мать, а вернее, бабушку в её молодые годы, когда у неё от женихов не было отбоя.
— Бабушка, приехал господин Бари. Он хочет с вами поговорить. — У девочки хватило выдержки произнести эти слова совершенно спокойно, а сердце у неё билось, как пойманная птичка.
