Счастливой и спокойной жизни дома не получилось. Раны заявили о себе с ужасающей силой. Судороги, спазмы тисками сжимали голову. От невыносимой боли Ефрем кричал и выл ночами, катаясь по полу. Самогон, который он поглощал литрами, приносил лишь временное облегчение. Не выдержав такой жизни, сбежала жена, уведя с собою детей и унеся все более-менее ценное. А еще через пару месяцев Ефрем Воронов превратился в сомнамбулу, не отличающую сон от действительности.
В конце концов Ефрем решил покончить с собой и положить конец своим мучениям. Взяв наган, он пошел к реке. Выбрав место, присел на большой камень у воды и выпил бутылку самогона. Так бедолага прощался с жизнью, а точнее с тем кошмаром, в который она превратилась.
Ефрем не услышал, как к нему сзади подскочил какой-то человек и выхватил из руки наган. Воронов нисколько не удивился появлению «спасителя». Он и бровью не повел, когда незнакомец завел разговор о Боге, о силах, правящих миром, о конце света и о каком – то корабле. Себя спаситель называл кормчим на этом корабле.
Когда проповедь закончилась, Ефрем покорно последовал за этим человеком. Незнакомец привел его в заброшенный полуразвалившийся дом, ранее принадлежавший местному помещику, и сказал:
– Теперь здесь твой дом, Ефрем!
Воронов согласился без возражений. Из рассказа о вероучении в измученном болезнью мозгу Ефрема отложились лишь отдельные фразы: огненное крещение, малая печать и большое убеление, большая печать… Впрочем, дело не в словах. Важным было то, что доброжелатель, назвавшийся Василием, говорил, что скопцы живут все вместе, артелью, и они будут составлять те 144 тысячи избранных «ангелоподобных», которые останутся после Страшного суда! Это сулило Ефрему долгожданное избавление от мучений и от одиночества – и он немного воспрял духом…
* * *
Мужчины сидели за столом и обедали чем бог послал. А послал он им вареные яйца, картошку, жареную курочку и каравай свежего хлеба.
– Вот так, Ефрем, – сказал Васька, разливая водку по стаканам. – Здесь мы с тобой коммуну и начнем строить. Страна Советов выделила мне земли вокруг усадьбы. Однако условия закатили… но они выполнимы. Вот только, – он с интересом посмотрел на разомлевшего от сытного обеда и выпитой водки Ефрема, – у тебя как с бабами, ладится?
– У меня? – Воронов вскинул брови. – Никаких делов у меня с бабами нету. Немощен я теперя для них. Вот и жена убегла…
– Жена убегла – потеря невелика, – довольно улыбнулся Васька. – Счастье не в бабах, а в вере нашей! Скоро время подойдет, и я посвящу тебя в тайны учения нашего, и ты будешь не калека-инвалид, никому не нужный, а счастливейший из людей!
Они выпили, закусили и продолжили задушевную беседу.
– А жить-то как будем в коммуне твоей? – спросил Ефрем заплетающимся языком. – Это ведь не дом, а большая развалина. А крыша…
– Все восстановим и крышу перекроем, – не дав ему договорить, заверил Носов. – Усадьба крепкая. Хоромы, а не дом.
– Это хорошо, – сказал Ефрем, сдирая скорлупу с яйца. – Мне все равно, где жить… Говоришь, здесь хорошо будет, и то ладно.
До вечера они беседовали, расспрашивали друг друга и рассказывали о себе, а затем Васька вдруг засобирался куда-то.
– Ты, ежели что, меня не жди и спать ложися, – сказал он Ефрему перед уходом. – Вот пилюли сейчас прямо выпей и всю ночь проспишь спокойно.
– Это что за лякарство? – беря таблетки, поинтересовался Воронов. – Меня в госпитале всяческими пичкали. Не помогают они мне.
– Эти помогут, – усмехнулся Носов. – Обезболивающие они. Да ты не сомневайся, ежели что. Врачи тебя вылечить не смогли, а я живо на ноги поставлю!
Васька ушел, Ефрем остался один в огромном доме. Выпил таблетки. Боль отступила, и он обрадовался, почувствовав наконец облегчение. Нахлобучив фуражку, Ефрем вышел прогуляться перед сном. Он обошел усадьбу, посмотрел на крышу и сокрушенно покачал головой. Вокруг строения непроходимый бурьян, лебеда, хмель. Рамы в окнах потемнели и рассохлись от непогоды и старости.
– Ничего, глаза боятся, а руки сделают, – прошептал Ефрем. – Лишь бы ремонтировать было чем…
Как же раньше жил он одиночкой среди людей? Жил, жил, от страшных болей мучился, а в какую-то окаянную минуту сдался, ослаб душой и едва не застрелился. Вспомнил мужчина слова своего спасителя, и теплая волна признательности растеклась по телу.
Вернувшись в усадьбу, Ефрем сразу же лег спать.
Васька вернулся поздно ночью с женщиной, одетой как монашка. Спасенный лежал на кровати и громко храпел.
– Ты спишь? – крикнул Васька, склонившись над его головой.
В ответ молчание. Даже храп не утих.
– Так что, делом займемся? – спросил он «монашку».
– А чего тянуть, – ответила та ровным, чистым голосом. – Сам возьмешься или мне поручишь?
– Сам.
Васька повернулся к спящему и больно ткнул ему указательным пальцем между ребер. Ефрем не отреагировал.
– Так ты не против стать первым адептом, скажи? – заорал над спящим Носов.
Но и крик остался неуслышанным – будущий адепт даже не сменил позы, продолжая храпеть.
– Ты его хоть палкой лупи, не проснется, – тихо и зловеще прошептала Ваське в затылок женщина. – Будь уверен, он не почувствует ничего. Приступай давай….
– Кормчему без своего корабля никак нельзя! – прошептал Васька. – Так что не взыщи, Ефремушка…
Снотворное действовало безотказно. Васька с помощью монашки снял с Ефрема одежду, раздвинул ему ноги и взял в правую руку нож…
Степан Калачев пришел на работу рано.
Утро выдалось ясным, солнечным, всюду чувствовалось приближение весны. Грязь, лужи на улицах и тающий снег на крышах домов, мокрые деревья, с которых еще капало, – все напоминало о том, что лютые холода уже позади.
Начальник следственного отдела Горовой уже сидел за столом в своем кабинете. Вошедшего следователя Дмитрий Андреевич словно и не заметил, не поднял даже головы от бумаг. А когда Степан громко поздоровался, покосился на него исподлобья и угрюмо проворчал:
– Здравствуй, здравствуй, черт мордастый! – и снова уткнулся в разложенные по всему столу папки с уголовными делами.
– Так что, я пошел, Андреевич? – Степан не понял молчания начальника.
– Я тебе пойду, – рыкнул тот и кивнул на стул у окна. – Садись и жди, когда до тебя дойдет очередь.
Дверь открылась, и в кабинет заглянул молодой посыльный, в руках которого высилась целая пачка папок с уголовными делами.
– Сложи у стола на пол, – распорядился Горовой, окинув посыльного таким же хмурым взглядом, каковым встретил и Калачева. – Найди-ка Теплова и Бурматова и обоих сюда срочно.
– Слушаюсь, – ответил посыльный и, поправив на себе гимнастерку, суетливо вышел.
