Перед глазами Хайду стояла ужасающая картина: обезглавленная тысяча, расколовшаяся на отдельные кучки, обезумев, носилась по полю, тщетно пытаясь соединиться в боевые порядки. То тут, то там поднимались на ребра щиты, покрытые дерном, лучники били и били в цель хладнокровно, с ожесточенным азартом. Два десятка личных телохранителей Дайчеу, построившись клином, защищавшим раненого тысячника, пробивались сквозь толпы своих же всадников назад.
Напрасно Алиха умолял своего джихангира рвануть в атаку на выручку товарищам. Хайду был глух. Смоляне почувствовали свою силу и теперь вряд ли отдадут преимущество. Младший темник понимал: брось он в бой свежую тысячу Алихи — потери в монгольском войске вырастут вдвое. Нет. Противник тщательно подготовил засаду, хорошо спланировал свои действия. Это поле сегодня за ним. Видя, что воины Дайчеу не знают, что делать, оставшись без предводителя, младший темник встал в стременах и скрестил руки над головой, что означало: отступать. Изрядно поредевшая тысяча обратилась в бегство. Всадники взлетали на холм и проносились мимо главнокомандующего, будто искали спасения за его спиной. Их не преследовали, хотя отряд смоленской конницы показался на опушке ближнего леса. Хайду махнул рукой в ту сторону и кивнул Алихе. Тот понял, чего боялся джихангир. Вступи он в бой, и русы ударили бы с фланга.
Тысячу Дайчеу провожали насмешками и бранью, стрелами и камнями. Хайду знал, почему русы не бросились в погоню, очертя голову: им известен численный состав монголов, и они хорошо изучили тактику врага. Просто так заманить их под мечи и стрелы свежих четырех тысяч не получится.
Когда последний монгольский воин перевалил холм, на котором стоял Хайду, смоляне откатились на прежние позиции и снова сомкнули щиты. Степной генерал дал знак своим офицерам, чтобы те оставили его, а сам в оцепенении продолжал вглядываться в боевые порядки неприятеля — он искал того, кто посмел бросить вызов касте завоевателей, избранникам самого Тенгри. Наконец взгляд наткнулся на человека, одетого в доспехи ромейского образца: шлем с красным султаном, сплошной металлический панцирь, кольчужная юбка до колен, ноги прикрыты поножами, на руках от кисти до локтя горели на солнце чеканные наручи, правая кисть прикрыта чешуйчатой маникой. Человек стоял, опираясь на копье с толстым древком, короткий алый плащ за спиной развевался на ветру, волнистая темно-русая с проседью борода прикрывала широкую грудь. Иссиня-черный конь за правым плечом стриг ушами.
— Так вот ты какой! — выдохнул Хайду без гнева и ярости, но с неприкрытым восхищением. — Слава Тенгри! Он нашел для меня хорошего соперника. Теперь никто не скажет, что джихангир Хайду привел к покорности толпу плохо вооруженных мужиков с полей. Мой клинок напьется твоей крови!
Он еще немного понаблюдал, как человек в алом плаще и ромейских доспехах отдавал приказания младшим командирам, не удостаивая взглядом одинокого всадника на холме. Наконец Хайду несильно сжал коленями ребра Ордоса, дернул узду и, развернувшись, неторопливо спустился к своему войску, уступая место похоронной команде, состоящей из куманов.
Могильщики поднялись на холм, и толмач выкрикнул, что они хотят похоронить убитых. В лагере кривичей несколько минут совещались, потом первые две шеренги положили щиты на землю и рассеялись по полю. Остальные остались стоять в полной боевой готовности. Во всем этом прочитывались недоверие и осторожность. О коварстве степняков здесь знали хорошо. Русы деловито вытряхивали убитых монголов из кольчуг, сдирали с голов шлемы и малахаи, выдергивали стрелы, торчащие из земли, грузили на телегу сабли, мечи, копья, ловили коней, добивали раненых. Никакого шума и суеты. Быстрая и четкая работа, словно они занимались ею всю жизнь. Когда победители забрали все, что посчитали нужным, и воины вернулись на места в строю, от смоленского войска отделился невысокого роста человек на кривых ногах и на чистом монгольском языке выкрикнул куманам, что те могут уносить убитых.
Хайду уводил полтумена подальше от места проигранной битвы. Движение продолжали до самых сумерек. Тяжелогруженые арбы с телами раненых и убитых жалобно скрипели на ухабах и рытвинах раскисших от непогоды дорог. Когда ночная изморозь стала оседать на доспехи и гривы коней, генерал поднял правую руку над головой, давая знак остановиться и спешиться. Хайду приказал разбить лагерь треугольником, острие которого должно быть направлено на запад. Когда вспыхнут костры, воины ощутят себя частью огромного наконечника стрелы, выпущенной луком Тенгри, и к ним вернутся силы и уверенность. Они снова станут единым целым. Каждый со своего места будет видеть сужающийся наконечник, глубоко вошедший в тело чужой холодной ночи. Страх покинет их сердца, на его место придет спокойствие. Точильный камень, сжатый твердой рукой, будет скользить по металлу, возвращая ему бритвенную остроту. Это одна из самых чудесных песен в мире — песня клинка и камня.
Убитых предали земле, а раненых положили рядами под открытым небом на войлоке, чтобы китайский лекарь Чжой-линь мог со своими помощниками приступить к работе. Вдоль рядов, через каждые пару шагов, горели факелы, которые не только служили освещением, но и отгоняли злых духов. Если в теле есть брешь, значит, в него может проникнуть разрушительная сила. Нижнее белье из мокрого шелка спасло многих. Лекарю достаточно было потянуть за ткань, чтобы извлечь застрявший наконечник. При ударе такая ткань не рвалась, а вминалась в плоть, спасая от проникающих ран и заражения крови. Но были и очень серьезные, смертельные увечья, тогда Чжой-линь глубоко вздыхал и разводил руками, а шаман, потрясая бубном, посылал Вечному Синему Небу протяжный, надрывный вой. Ибо знаний о человеческом теле не всегда достаточно, чтобы поставить больного на ноги. Вот тогда те, кто умеют искать проходы в другие миры, договариваются с потусторонними силами.
Хайду думал о Дайчеу. По законам войны, тысячу, потерявшую свой главный кулак — бронированную сотню, нужно расформировать по другим подразделениям, а самого тысячника в лучшем случае понизить в звании до сотника или десятника, в худшем — до рядового воина или казнить. Тонкий голубой дымок от слабо горящих веток поднимался к отверстию юрты. Темные узловатые руки держали пиалу с кумысом, но уста оставались сухими. Джихангир напоминал каменное изваяние, и, если бы не глаза, отражающие языки пламени, его можно было бы принять за мумию, застывшую в позе лотоса. С большим трудом стряхнув оцепенение, Хайду встал и, развязав боковые ремни, отбросил в сторону хутангу-дегель. Накинув на плечи длинный синий чапан, откинул полог юрты и направился туда, откуда неслись стоны раненых, чтобы отыскать Дайчеу.
