— Ну вот, твоей телохранительнице ничего не угрожает, — произнес Клавдий успокаивающе.
— Я должен поговорить с ней, и если она согласится… — В голосе Умабия чувствовалось упрямство.
«Видимо, аорсы не только свободное, но и непокорное племя», — подумалось Клавдию.
— На этом закончим. Надеюсь на согласие. У нас не принято отказывать императору. Жду вас на гладиаторских боях. Прощайте.
Послы, одарив поклонами сенаторов и императора, удалились.
* * *
— Пауки! Подлые пауки! — сказал возмущенно Горд, оставшись наедине с Умабием в комнате, выделенной им в доме Цецилиев. — И Клавдий, и Сервий, и царевич Котис плетут свои сети. Не запутаться бы нам в их паутине.
— Ты прав, — согласился Умабий.
— С Клавдием все понятно, — продолжал рассуждать Горд, — ему нужен союзник для борьбы с Митридатом, поэтому старый хитрый лис оставил тебя заложником. Думаю, Евнон согласится, он давно тяготеет к Риму. А вот Кауна на арене гладиаторов — это происки жирной свиньи Сервия. Уверен, какую-то выгоду он от всего этого имеет.
— Горд, ты старше, мудрее. Помоги! — взмолился Умабий. — Посоветуй, как спасти Кауну.
— Вижу, дорога она тебе. — Горд, внимательно посмотрел на молодого сармата. — А как же Торика, твоя жена?
Умабий не ответил, смущенно отвел глаза.
— Что ж, решать тебе, но не забывай, что есть сердце и есть голова. Как уберечь Кауну, не знаю. Как вести себя в бою, как охотиться на медведя в дремучих лесах, где живут племена венедов, как залечивать раны, я бы тебе подсказал, а тут… Прости… Обратись к Котису, заодно узнаешь, какую паутину плетет этот молодой паук… Не доверяй ему. Человек, предавший брата, с легкостью предаст и тебя.
* * *
Котиса Умабий нашел в атриуме. Царевич в задумчивости сидел на скамье у имплювия. Умабий сел напротив. Котис оторвался от своих мыслей, поднял голову.
— А, это ты. Как прошел прием?
— Ответь, почему ты назывался мне другом, а сам скрывал, что готовишься предать брата?
Котис вскочил, лицо его побледнело.
— Замолчи! Ты ничего не знаешь. Это он виновен, что так произошло! Митридат не любил меня и презирал за мою любовь ко всему римскому, привитую мне моей матерью. Но больше всего он боялся, что я отниму у него трон. Оттого и отослал меня в Рим, чтобы усыпить бдительность Клавдия… Скажи, что случилось бы со мной, если бы он развязал войну с римлянами? Скорее всего, меня бы казнили или пришлось бы провести остаток жизни в заточении. Он на это рассчитывал, надеялся пронзить одной стрелой двух зайцев.
Котис замолчал. Молчал и Умабий, стараясь разобраться в словах царевича и отыскать в них правду.
— Ты веришь мне? — прервал паузу Котис.
— Да, — ответил Умабий, в глубине души неуверенный в том, что говорит. Сомнения в искренности царевича все еще не давали покоя.
— Спасибо, друг, — Котис положил ладонь на плечо Умабия. — Надеюсь на твою помощь и обещаю свою, если ты пожелаешь стать царем аорсов, и не только.
Умабий встал.
— Благодарю тебя за обещание, но сейчас мне нужна иная помощь… Император желает видеть Кауну на арене цирка.
Умабий пересказал Котису свой разговор с Клавдием.
Котис ответил не сразу. Подумав, сказал:
— Отказывать императору нежелательно. Только боги знают, чем это может кончиться. Устроить ей побег мы можем, но сумеет ли она выбраться за пределы владений Рима? Вряд ли. Остается одно — согласиться.
— Как?! Ее могут убить!
— Не беспокойся, я поговорю с Сервием, он поставит против нее самых слабых преступников, схваченных стражей на улице Субура. Она прекрасный боец, и ей не составит труда расправиться с ними. А теперь тебе надлежит получить согласие прекрасной амазонки. — Котис, желая ободрить сармата, дружески похлопал его по спине. — Не стоит беспокоиться. Ты бывал в театре и знаешь, что те, кто готовит представление, заранее знают, чем оно закончится. Уверен, что в отличие от настоящих гладиаторских боев этот бой будет подобен представлению с заранее известным концом. С твоей амазонкой ничего не случится. Верь мне.
* * *
Умабию не пришлось искать Кауну. Выйдя из атриума, он столкнулся с ней лицом к лицу.
— Не говори ничего. Квинт мне все рассказал. Не навлекай на себя немилость римского царя. Скажи ему — я согласна. Но биться буду только своим оружием.
— Но почему ты согласилась?
— Я не привыкла убивать людей ради забавы и в угоду другим, но Квинт сказал, что со мной будут сражаться те, кто хотел убить тебя… — Девушка осеклась.
— Ты это из-за меня?
— Не льсти себе, — вспылила Кауна, устыдившись чувств, которые не смогла скрыть.
Умабий схватил девушку за плечи:
— Я знаю, это так! — Голос Умабия задрожал от волнения. — Я не позволю тебе рисковать жизнью, потому что я… Я люблю тебя.
Умабий попытался притянуть девушку к себе. Кауна, поднырнув под его руку, выскользнула из объятий.
* * *
Радость клокотала в душе Квинта, силясь вырваться наружу. Наконец наступил день, когда Умабий, как и обещал, отпустил его, позволив после приема императором тайно навестить близких родственников, проживающих в городе Арреций, что в провинции Этрурия. Оставалось только собрать вещи и, соблюдая осторожность и избегая быть узнанным, отправиться в путь. Далее все зависело от Фортуны. Попадись он в руки безжалостной римской богини правосудия Юстиции, то за сон на посту и дезертирство его в лучшем случае ждало рабство, в худшем смерть.
Будто из воздуха перед ним вырос слуга Сервия, египтянин Амернап:
— Хозяин хочет поговорить с тобой.
«Что ему нужно?» — Недоброе предчувствие омрачило радость Квинта. Оно усилилось, когда он вошел в комнату Сервия.
— Приветствую тебя, Квинт Меллиний! — торжественно произнес Цецилий, вставая из-за стола.
По спине Квинта пробежала холодная струйка страха. Кроме Умабия, Кауны, Котиса и Бардуса, никто не знал родового имени римлянина-переводчика. Даже в полумраке комнаты было видно, как побелело его лицо.
— Я не понимаю тебя, сенатор, — ответил он, прилагая усилия, чтобы сохранить спокойствие.
— Не надейся, что сможешь меня обмануть. Мне известно о тебе все, нарушитель воинских законов, трус, дезертир и предатель.
— Я не предатель! — вырвалось из уст Квинта. Римлянин осознал, что выдал себя, но поздно. Впрочем, и без того стало ясно, что он попал в крепкие сети Цецилия. Судя по уверенности сенатора, он не сомневался в виновности Квинта.
— Ты живой и невредимый оказался в стане врагов, получается, что ты предатель.
