«Неужели это я?» — подумал он, с любопытством рассматривая свое лицо.
Гребцы ровно и сильно взмахивали веслами. Вода завихрялась и двумя расширяющимися валами уходила назад. Набегающие массы разглаживали эти валы, и легкие волны шли своей нескончаемой чередой. Блистающая торжественная река, неудержимая в своем вечном движении, устремлялась к далекому морю. Что ей было до его горя? Да мало ли она видела его на своих необозримых берегах? Инар задумался. Он не смотрел на восточный берег, где сухие унылые нагромождения скал Туры отныне станут его горькой судьбой. В них погибнет его молодость, а камень, который он так любил, высосет все его силы... Юноша смотрел на неумолимо уходящий западный берег. Разделяющая гладь становилась все шире и шире.
Никогда еще этот берег не казался ему таким прекрасным в зеленом уборе садов, увенчанный коронами пальм. Он глухо шумел и удалялся с каждым взмахом весел.
Лодка стукнулась о берег, от толчка Инар очнулся и заметил, что слезы текут по лицу.
И снова дорога по нагретому камню. По ней подвозили облицовочные плиты к берегу. В разлив Хапи их переправляли на плотах почти до самой гробницы. Отшлифованная годами работы, она блестела в ярких лучах солнца и слепила глаза. Скриб, сопровождающий Инара со стражниками, повел их к поселку, где в дневное время находился начальник каменоломен. Но жил он в городе, на западной стороне. Дородный и важный, он мельком окинул нового каторжника и внимательно прочитал кусок папируса, поданный скрибом. Инар слышал, как скриб добавил, что доставленный преступник является осквернителем храма и бывает буйным.
Начальник презрительно бросил в его сторону:
— Здесь он быстро станет спокойным и безопасным.
К Инару подошел стражник и, грубо толкнув его, повел к поселку рабов, отгороженному высокой стеной. Там он сдал его надзирателю. Ему показали хижину и каморку с циновкой. Стражник принес кружку с водой и ячменную лепешку.
После полуденного зноя Инара отвели в каменоломни и сдали в группу рабов надзирателя Пекрура. Тот выдал ему инструмент и отвел в свой карьер. Здесь ломали камень худые хмурые люди. Повязки их были так истрепаны, что совсем не прикрывали наготы. Пекрур подошел к пожилому каменотесу и, указав на Инара, сказал:
— Еще один из вашей братии прибыл, преступник чище вас. Обучи его отделять камень от массива.
Пекрур ушел. Каменотес проводил его презрительным взглядом. Было в его лице что-то иноземное. Русые кудри густой шапкой нависли над широким лбом и перемешались с пылью от камней. Тонкий налет белоснежной муки чуть смягчил черноту худобы и загара. Смелые глаза с участием смотрели на новичка. Он улыбнулся, и суровость его лица пропала. Оно стало неожиданно приветливым. Подошли остальные каменотесы и ободряюще улыбнулись.
Старший дружески обнял его за плечи:
— Не горюй! Здесь тоже люди. Правда, жизнь у нас невеселая, но здесь немало хороших товарищей, которые помогают друг другу. А с тобой какая беда стряслась?
В его речи был заметен иноземный выговор, но говорил он на языке народа Кемет хорошо.
Инар улыбнулся, но говорить ему не хотелось, и он смущенно молчал. Старший, Эсхил, как его называли каменотесы, покачал головой и ласково проговорил:
— Что ж, понимаем, что иногда трудно рассказать. Тогда посмотри, как мы работаем. Поучись.
Каменотесы пошли на свои места и снова принялись за работу. Инар огляделся. Район каменных разработок занимал большую площадь. Здесь были открытые и закрытые карьеры. Рабочая бригада, в которую привел Инара надзиратель, занимала самый дальний участок, за ним тянулись каменистые голые холмы. Накаленные солнцем, они сливались на востоке с пустыней. Часть работ проводилась открытым способом. Но сейчас выбирали камень под навесом скалы. Для ее опоры была оставлена центральная колонна, по обе стороны которой шли работы. Глыбы выбирались горизонтальными слоями, которые опускались все ниже и ниже. В белесом солнечном мареве безотрадно сверкали белые карьеры, нагромождения готовых глыб и пропыленные известковой мукой груды мусора.
Инар никогда не был в каменоломнях и теперь забыв, о своих невеселых делах, с интересом наблюдал за работой. Один из рабов наносил черной краской по длинной деревянной линейке полосы, параллельные наружному краю, а потом делил их поперечными линиями. По высохшей краске другие рабы высверливали ряды отверстий медными трубчатыми сверлами. Иногда они останавливались, вынимали сверла и бросали мелкий сырой песок, ускорявший сверление. В глубокие отверстия вбивали сухие колья, а после обильно поливали их водой. Колья разбухали, от их давления на массиве известняка появлялись трещины. Глыбы осторожно отваливали рычагами и передвигали под навес и там уже затесывали. Работали медленно, опасаясь испортить камень, добытый тяжелым трудом.
Обливаясь потом, копошились люди в тесных каменных щелях. В группе было человек пятнадцать. Инар заметил, что Эсхил был старшим и к нему всегда обращались за советами.
В стороне, рядом с укатанной дорогой, на свободной площадке находился большой широкий навес. Камышовая крыша его опиралась на четыре каменных столба, сложенных из испорченных камней. В тени навеса выломанные из массива камни затесывались, сглаживались и проверялись. Прямоугольные глыбы перепиливали медными пилами, и получалось два облицовочных треугольника.
Утром следующего дня писец увел с собой Инара. Они пришли в кузницу. Инар решил, что его привели сюда работать. Он стоял, разглядывая отлично сделанные молотки, зубила и ножи, которые здесь изготовлялись и ремонтировались. К нему подошел кузнец. Чему-то улыбаясь, он сунул ему в руки щипцы, которыми попросил подержать медный молоток. Их обычно ковали для большей твердости. Инар, нагнувшись, старательно держал, пока кузнец его обрабатывал. И вдруг от страшной пронизывающей боли на спине он дико закричал и свалился на пол. Над ним склонился писец и торжествующе проговорил:
— Вот теперь ты никуда не убежишь!
И до Инара дошла еще далекая, неосознанная мысль, что его заклеймили как раба каменоломен. И когда с новым приступом боли она стала ясной и реальной, он затих в состоянии глубокого душевного оцепенения. Отныне позорное пятно навсегда, до конца его жизни, останется на спине. От него никуда не уйти, невозможно его смыть, стереть или спрятать. Он дрожал всем телом и закусил до крови губы, чтобы не кричать. Писец холодно смотрел на него. Из храма было дано предписание немедленно заклеймить важного государственного преступника. Теперь даже бегство ничего не могло изменить. Всюду вездесущие чиновники и писцы поймали бы его, да и простым людям понятно, что это всего-навсего презренный раб.
