— Может быть, я тоже мечтаю о спокойствии и покое.
— «Воин, вот моя участь, моя жизнь, которую я сам себе выбрал», — я повторила слова из одной песни Сигвата.
— Я сложил эти строфы несколько лет назад. И сейчас я устал от сражений.
— Ты считаешь, что конунгу нужен человек, который помог бы ему освободиться от предательства. И тем не менее ты уезжаешь, бросаешь его. И приходишь ко мне, чтобы просить меня помочь королю. Тогда ты предаешь меня в еще большей степени, чем себя. Ты считаешь, что честь женщины ничего не стоит?
Он ничего не ответил и вскоре покинул мои палаты.
Мне кажется, я наконец поняла Сигвата. Я научилась понимать скальда, что сказал «о пробуждающем горе оружии».
И я много думала над нашей беседой. Я вспомнила, что после битвы у Несьяра Сигват не участвовал ни в каком другом сражении. Он всеми способами старался избегать битв.
Вчера, IV ante Cal. Jan.[23], у меня не было времени на раздумья.
Я отправился в трапезную, как только Астрид удалилась на покой. Я просмотрел свои записи и сделал новые.
Вскоре пришла Гуннхильд, и хотя я продолжал работать, мне было приятно ее присутствие.
Изредка я прерывал работу, и мы обменивались взглядом или словом.
— Я бы хотел поближе познакомиться с этим Сигватом Скальдом, — сказал я.
— Ты опоздал, — ответила Гуннхильд. — Он умер десять зим назад.
— А ты знаешь его висы?
— Да, их часто повторяла королева Астрид. Мне кажется, теперь я знаю большинство из них.
— А о чем он слагал висы?
— Обо всем на свете. Но мне кажется, что ему нравилось больше слагать висы о мире, чем о сражении и смерти. И он был настоящим христианином, в отличие от других скальдов.
Она помолчала.
— У него много мирных вис. И он не призывает к новым сражениям и победам. Сигват очень любил море. Ему совсем не нравилось уезжать вглубь страны.
Она рассмеялась.
— Он сочинил несколько вис, когда ездил за мной в Скару. Он высмеял жадного и негостеприимного хозяина, у которого они остановились:
«Лиха мы нахлебались у злого бонда».
Рассказывает он и о неустойчивой лодке, в которой им пришлось плыть к Рёгнвальду:
В утленьком суденышке По морю мы плыли.
Больше никогда Не пущусь в дорогу!
Мокрым скальд добрался До спасенья — брега,
Тролли пусть утащут Чертову скорлупку!
После ужина королева Астрид принялась рассказывать дальше. Ее состояние ухудшалось на глазах — она часто кашляла и прерывала рассказ.
Гуннхильд предложила Астрид отдохнуть, но старая королева отказалась.
— Сигват уехал.
Все произошло, как он и предсказывал. Власть конунга Олава начала слабнуть. Он терял друзей и наживал все новых и новых врагов. Нити, привязывающие к нему людей, таяли и исчезали.
Кроме того, он все время требовал платить ему дань, не имея на то никакого права.
Той зимой он усиленно готовился к сражению с королем Кнутом. Было построено много кораблей, но особенно хорош получился драккар самого конунга под названием «Зубр». На форштевне вырезали бычью голову с рогами и позолотили ее.
Но когда летом Олав созвал всех, то мы заметили, что многие не пришли. Не было среди друзей конунга и Турира Собаки с Эрлингом Скьяльгссоном. Оба они перешли на сторону короля Кнута.
Тем не менее из Вика поплыло много кораблей. Ветер надувал паруса, дружинники были в праздничных одеждах, а за бортом пенилось море.
Однако конунг собрал корабли не только ради защиты Норвегии. Он отобрал лучшие драккары и направился к берегам Дании.
Я с детьми и частью дружины осталась в Борге. В то жаркое лето с душными ночами у меня было много времени для размышлений.
Со мной остался и епископ Сигурд.
Я не особенно беспокоилась об Олаве. Даже если бы он и проиграл битву, я нашла бы, что сказать королю Кнуту.
Случилось так, что в те дни я много думала о власти. Я видела, как Олав одну за другой обрывает нити дружбы. Он хотел обладать всей властью и не желал ни с кем делить ее. Его власть была груба и непримирима, жестока и холодна, как клинок меча. Что же такого было в этой власти, что сводила людей с ума, делая их больными?
— Высокомерие, — ответил мне епископ Сигурд, когда я задала ему этот вопрос.
— Но ведь силой власти пользуешься и ты.
— Да, но свою власть я ощущаю как тяжелую ношу. И придет день, когда мне придется ответить за это перед Господом.
— А епископ Гримкель тоже так думает?
Сигурд помолчал, а потом ответил:
— Епископ Гримкель больше думает о крещении всей страны, чем о конкретных людях и их душах. Так мне кажется. Он думает не о любви к Богу, а о том, как заставить норвежцев принять христианство. Это опасно. Ведь он должен заботиться о Божьем деле, а не о собственной власти.
— Ты считаешь, епископ Гримкель поддался искушению?
— Не знаю, да и не мое это дело судить других.
— Но разве конунг Олав не смешивает свою власть с властью Иисуса?
—Да.
— Так может, именно поэтому конунг так хорошо ладит с епископом Гримкелем?
Епископ помолчал, а потом сказал:
— Я молюсь за них обоих. Мне очень не понравилось, когда конунг отказался подчиниться королю Кнуту, а сам потребовал от исландцев платить дань Норвегии.
— Теперь у него остался только один из исландских заложников. Олав недавно отослал Геллира в Исландию, но так и не дождался его обратно. Свейн Скафтассон сбежал, а Тородда Сноррасона конунг отпустил домой в награду за верную службу.
— Тогда зачем ему последний заложник? Я советовал ему отпустить исландцев домой, — задумчиво проговорил епископ. — Я сказал, что конунг не может ждать от Бога большей милости, чем сам оказывает этому человеку. Но Олав никогда не прислушивается к моим словам, когда рядом Гримкель.
— Ты говоришь, что власть — это тяжелая ноша. Что власть — это высокомерие. Что ты имеешь в виду?
— Власть и высокомерие не одно и то же. И если человек использует свою власть ради добрых дел, то это прекрасно. Но немногие в силах отказаться от высокомерия ради высших целей. Большинство использует власть для собственного блага. Они идут вперед, сея горе и беду. И я говорю не только о королевской власти. Власть по-разному разжигает в человеке желание, разрушает его душу.
Я долго думала над словами епископа.
Он был прав, когда говорил, что существуют разные виды власти. Я вспомнила, что Сигват говорил со мной о власти, которую дает знание. И я поняла, что сам скальд уехал из Норвегии из-за предательства Олава. А предательством он считал недоверие конунга — ведь Олав Харальдссон утаил от Сигвата правду о поездке Торарина в Исландию.
