Но это к слову; стоило мне войти во дворец, и все эти философские мечтания как рукой сняло, ибо я увидел герцогиню — женщину, с которой мне предстояло завтра идти под венец в кафедральном соборе Штракенца. В ее честь говорит тот факт, что если о разодетой толпе, собравшейся на мраморной лестнице и в роскошной зале, у меня сохранились лишь смутные воспоминания, то момент, когда я впервые увидел ее, до сих пор не померк в моей памяти. Вот я вижу ее: она стоит, стройная и изящная, на возвышении в дальнем конце залы, за ней виден затянутый в пурпур герцогский трон. Она смотрит, как я приближаюсь, придворные внезапно замолкают, и только эхо моих шагов звучно раскатывается в тишине.
Это был один из моментов, когда во мне начинала биться мысль: это же все обман, это не правда! Вот он — никакой не принц Карл-Густав из древнего королевского дома Ольденбурга, а подлый интриган Флэшмен из безродного и безвестного дома Флэшменов, — вот он идет к своей благородной невесте. Господи, я вовремя спохватился и вспомнил, чему меня учили, и, возможно, только эта мысль помешала мне принять тот развязный и похотливый вид, который я принимаю обычно в обществе красивых женщин.
А она была красива — намного красивее, чем на портрете. Ей было не больше двадцати, но она уже приобрела строгую, тяжелую стать, свойственную исключительно женщинам Севера, с их правильными, крупными чертами лица, словно высеченными из мрамора. Ее фигура, облаченная в белоснежное платье со шлейфом, была, возможно, несколько обделена по части полноты, в силу чего немного походила на мальчишескую, но все нужное было при ней и в великолепном порядке. Голову ее увенчивала небольшая серебряная диадема, переливающаяся самоцветами, а собранные в пучок блестящие русые волосы прикрывала украшенная бриллиантами сеточка. От одного вида Ирмы: бледной, нетронутой и прекрасной — меня бросило в дрожь. Она почти пугала меня.
И взгляд, которым герцогиня меня оделила, тоже не принес облегчения: серые глаза смотрели холодно и строго, и я подумал: такой заносчивой и высокомерной особы мне еще не доводилось встречать. Как бы ни относилась она к идее замужества, первое ее впечатление обо мне вряд ли было благоприятным — я чувствовал, что взгляд ее скользит по моей лоснящейся лысине, и думал сердито: эх, где же мои шикарные локоны и баки! Поданная мне для поцелуя рука была бледна и холодна, как кладбищенский туман, и почти так же дружелюбна. Я принял ее, пробормотав что-то про радость, почет и глубокое сердечное удовольствие, и почувствовал, как ее ладонь немного затрепетала прежде чем покинула мою.
И вот мы стоим вместе на помосте; я думаю, что же еще сказать, и тут кто-то в толпе захлопал, и вся эта масса двинулась к нам, в надежде, как могу предположить, получше раз глядеть молодую пару, и все светились от радости и хлопали как сумасшедшие. Я ловлю себя на том, что улыбаюсь и киваю в ответ, зато ее светлость стоит невозмутимо, без тени улыбки принимая все как должное, скорее даже как обузу.
Ладно, думаю, ухаживание будет еще то. Тут к нам поднимается какой-то старикан в сюртуке с орденами, и поднимает руку, призывая толпу замолчать. Как оказалось, это был верховный министр, Шверин; он произнес короткую пламенную речь, в которую ухитрился втиснуть: сердечные поздравления с прибытием — мне, ноту преданности — герцогине (которая, как мне пришлось выяснить, была вовсе не в восторге), патетический гимн — Штракенцу вкупе с Датской державой, а совет держаться на расстоянии и не загораживать дверь в буфет, пока не пройдут принц и ее светлость — придворным.
Никто не возражал, и народ — а двор оказался прекрасно дисциплинирован — негромко переговаривался между собой, пока Шверин представлял мне наиболее важных лиц. Среди них были представители различных дворов, в том числе и английского, и я возблагодарил Бога за то, что на родине никогда не общался в дипломатических кругах, а то меня могли бы узнать. А так английский посол мне поклонился наравне с прочими, и, когда все отошли, герцогиня сделала мне знак, давая понять, что нам нужно сесть. Так мы и поступили, и пока благородная ассамблея делала вид, что не замечает нас, мы начали знакомиться. Разумеется, в этой формальной обстановке ничего путного из общения получиться не могло, и если бы я не помнил в точности фразы, которыми мы обменивались, то ни за что бы не поверил сам.
Герцогиня Ирма: Надеюсь, путешествие вашего высочества оказалось не слишком утомительным?
Флэши: Вовсе нет, хотя должен признаться, что я с нетерпением считал минуты, когда окажусь здесь.
Герцогиня: Ваше высочество очень любезны. Мы тут, в Штракенце, можем только питать надежду на то, что не слишком разочаруем вас — у нас такое маленькое и провинциальное государство.
Флэши (весьма галантно): Неужели кто-то может испытать разочарование, когда его встречает столь людная и прекрасная хозяйка?
Герцогиня: Ах. (Пауза). Холодная ли стояла погода во время путешествия?
Флэши: Иногда. А подчас было совсем тепло. Но нигде мне не было так тепло, как здесь. (Последнее с головокружительной улыбкой).
Герцогиня: Вам жарко? Я прикажу открыть окна.
Флэши: Боже, нет. Я хотел… имел в виду тепло вашего гостеприимства… и народ на улицах, приветствовавший…
Герцогиня: Ах, народ. Он такой шумный.
Да уж, я не привык сдаваться без боя, но должен признать, что был обескуражен. Обычно, имея дело с молодыми девушками, я много воды не лью. Романтическая болтовня — не мой стиль; немного галантности, пара шуточек, чтобы посмотреть, хочет она или нет, щипок за мягкое место, и вперед. Или все путем, или я линяю. Но с герцогиней Ирмой такие вещи не пройдут; высоко вскинув подбородок и смотря мимо меня, она выглядела такой собранной и величественной, что я стал опасаться, не помутился ли у нее рассудок от испуга? Но прежде чем я успел что-либо вымолвить, она встала, и я последовал за ней в вестибюль, где были накрыты большие столы; сверкали серебро и хрусталь, сновали лакеи, разнося роскошные яства, а в галерее наверху разыгрывался маленький оркестр. Я жутко проголодался, и пока одна из фрейлин приводила в порядок герцогиню, занялся ветчиной и дичью, весело болтая с аристократами, которые во время еды измарались как свиньи, что у немцев в порядке вещей.
Меня такое времяпрепровождение утомляет до смерти, и за исключением факта, что еда была превосходной, а герцогиня старалась не оставаться со мной наедине больше нескольких секунд, я почти ничего не могу припомнить о том ужине. Помню, как стоя с компанией и поддерживая светский разговор, я повернулся и поймал на себе ее пристальный взгляд; она тут же отвела глаза, и я подумал: «Бог мой, на этой женщине я завтра женюсь!» Сердце на мгновение замерло у меня в груди: так она была мила. И тут меня пробил холодный пот — я вспомнил, какому страшному риску подвергаюсь здесь каждую минуту, и подумал, каково же может быть наказание человеку, который обманом женится на наследнице трона Штракенца. Смерть, безусловно. Я старался вежливо улыбаться этим льстивым физиономиям вокруг и слушать их пустой разговор, мозг же мой лихорадочно искал пути спасения, хотя я прекрасно понимал, что их нет.
