— Второе утро подряд? Дед Павел с Васькой вчера уехали, до полного снега, пока не завалит, — поправил его Иван. — Назад еще не возвращались.
— Ну, тогда, может, кто-нибудь из чибижекских, приисковых, за продуктами проезжал, — не унимается товарищ.
— Ага, — с иронией поддержал его Лешка. — Туда-сюда, вперед-назад. И так несколько раз по деревне. Что, никто на ночлег не пустил? Да любой приисковый знает, что стучись в любую дверь, пустят до утра, не откажут!
— Ну, тогда не знаю…
— И я слышал, — вступил в разговор Тишка. — Под утро, далеко за полночь не спится. Слышу, за окном — шаги! Конь прошел! Собаки на него тявкают изредка. И где-то далеко так, вроде за поселком, металл вжикает. Вроде, кто нож точит…
— Во! И Тишка слышал! — расплылся в довольной улыбке Лешка. — А его дом у самой дороги стоит, тут собака проскочит — стены трясутся, все слышно!
— Неужели это провидение?!
О загадочных словах Власа Бердюгина знал весь поселок, недаром при женщинах были сказаны. О чем больше говорить бабам в глухой, таежной деревушке? Разных толков ходило много, один загадочнее другого. Что, вот, мол, конь каурый прииску беду принесет, не намоют мужики на будущий год золото. Другие талдычили о каре небесной, третьи предсказывали конец света. Однако все оказалось намного серьезнее.
Совсем невероятным стало то, когда под утро по поселку стал ходить каурый конь. Один. Без седла и всадника. Говорят, кто-то его даже видел. Но в достоверности очевидец сомневался. Так и получалось. Утром следы лошадиных копыт на дороге были, а реальность никто не подтверждал.
В поселке гуляет страх. Набожные люди боятся толкований. Детей в темноту никто из домов не выпускает. Женщины управляются с хозяйством засветло. Старухи под иконами на коленях денно и нощно простаивают. Мужики нервно пожимают плечами: черт его знает, что происходит. Лишь молодежь еще как-то крепилась, собиралась вечерами тот там, то тут. Однако подолгу не задерживались — часок, другой и по домам.
Разговоры парней прервали шутки да смех. Девчата в избу стайкой ввалились, пришли вроде как Тихона проведать:
— Здравствуй, одиношник! — по-озорному сквозят глаза проказниц, каждая любит пошутить. — Как ты тут со своей коровушкой бобылем поживаешь?
Парни за Тишку заступаются, тоже приветствия в шутку переводят:
— Как это один? Мы ему помогаем корову доить!
Среди всех Наташа Шафранова, стреляет глазами в Ивана. У них скоро свадьба, а все равно в светлое время суток встречаются только на людях, разговоры ведут поверхностные. Вечером позволяет девушка проводить себя до ворот, поцеловать раз-другой, вот и вся любовь. Одним словом, недотрога!
С Натальей подруги у порога стоят, Вера Егорова и Люба Ямская:
— Что же ты, Тишенька, даже на кровать к себе не пустишь?
Тихон краснеет. Девчата дружно смеются своей шутке. Парень указывает на лавку:
— Вон, присаживайтесь, места всем хватит…
Сзади, за дверью, еще стук да топот. Вновь прибывшие спросили разрешения в избу войти, а как вошли, дружно поздоровались. Собралась небольшая, человек двенадцать, компания молодых людей. Вечерка началась! Парни первым делом присели за столом в карты играть. Девчата, с полными карманами кедровых орехов: кто звонче всех расщелкнет! Зубы у всех молодые, крепкие, здоровые! В избе у Тихона весело! Карты звонко шлепают о стол, парни слова озорные высказывают. Девушки орешки лузгают, шелуху в ведро перед собой бросают. Так уж принято в Сибири на вечерних посиделках: парни в карты играют, а девчата орешки щелкают. До поры до времени. Потом все как бы незаметно расходятся парами. Холостые да незамужние остаются после всех. Им в хозяйском доме надо пол подмести да мусор в печь выкинуть. В этом случае есть примета: кто чаще всех пол подметает, тому в этом доме предстоит жить.
Так уж получилось, что вчера пол подметала Люба Ямская. А кому больше? Все, посмеиваясь между собой, разбежались по домам. Да так быстро, что Тихон и Любаша не заметили, как вдвоем остались. Потом парню пришлось гостью провожать домой. Случайно это вышло или специально, никто не знает. А только в этот вечер все уже хотели оставить молодых второй раз.
Парни играют в подкидного дурачка: двадцатую колоду раскинули. У всех уши, как пельмени: сколько у проигравшего очков осталось, столько ему раз по ушам картами хлопают. Девчата потихонечку завели негромкую песню. Кедровые орешки надоели, оскомина на зубах. Поют о грустном, как любовь не состоялась, и жизнь проходит. Тоскливее всех Люба Ямская тянет. Вчера, благодаря своему хлопотному, веселому характеру девушка шутила, насколько язык остер. Кто бы из парней слова не сказал, у нее на все ответ был. А вот почему сегодня Люба притихла, никто узнать не может. Что с ней случилось? Парни между делом ее подначивают: «Что-то ты сегодня не такая. Мало каши ела?». Девушка не обижается, что толку ругаться? Напротив, скромно поддерживает шутку: «Наоборот, переела!» Однако девчата догадываются о причине притихшего состояния подруги.
Первым незаметно вышел Иван. За ним, словно мышка в двери, шмыгнула Наташа Шафранова. Потом исчезли Лешка Воеводин с Верой Егоровой. Затем еще кто-то. Остальные вывалили вместе: «Хватит вечерять! Спать пора!». Никто времени не знает, потому что ни у кого нет часов. И все же каждый отлично чувствует время суток: когда глубокая полночь, а когда пора расходиться по домам.
Опять Люба одна осталась. Ей за всеми пол подметать, мусор в печь выкидывать. Тишка на нары присел, ноги скрестил под собой, смотрит на нее. Девушка взяла березовый голик, принялась неторопливо мести мусор к печке. Парень за ней наблюдает, стыдливо пряча глаза, любуется. Двадцать два года Любе Ямской. По сибирским меркам она засиделась в старых девах, все подруги в восемнадцать лет замуж выскочили. Никто ее вовремя не сосватал: полноватая, некрасивая, да и рода несостоятельного. Родила мать Любу без мужа, как говорят бабки, нагуляла. Полюбила мать старателя-сезонника, а он, узнав о ее скором положении, сбежал. С тех пор и мыкают горе Ямские. Живут мать и дочь в маленьком, ветхом домике у самой речки. Перебиваются с картошки на черемшу. Летом подрабатывают со старателями в артелях. Зимой бьют на ткацком станке половики. Тем и существуют.
Не чает Люба замуж выйти: видно, не судьба… Никто ее домой вечерами никогда не провожал. Сколько слез в подушку выплакано, знает только мать. Каждой девушке хочется семейного счастья и любви. Но время проходит, а девица так и одна. Неужто ей придется повторить судьбу матери: родить дитя от чужого человека и одной воспитывать?
Убирается Люба, а сама спиной каждый взгляд чувствует. Нет, не любит она Тишку, но все равно имеет к нему какую-то симпатию. Мужик он! В настоящее время холостой. Как к этому относиться одинокой девушке? Этим все сказано. Понятно, что хозяин дома тоже видит в Любе даму. Иначе почему так тяжело и часто вздыхает?
Выкинула девушка мусор в печь, поставила веник в угол, поправила на голове платок, посмотрела в окно:
— Темно-то как… Страшно идти одной… — и недвусмысленно попросила: — Проводишь домой?
— А как же! — прозвучал ответ скромного ухажера.
Тихон оделся, вышел за Любой. Та подождала его, осторожно приподняла локоть, чтобы Тимофей придержал ее, как это было вчера. Так и шли они под руку до самого дома. А потом всю ночь девушка не спала, так билось сердце! Первый раз домой ее провожал парень.
Они медленно подошли к распахнутой калитке. На улице ночь, хоть глаз выколи, ничего не видно. В поселке настороженная тишина. С разных концов улицы редко переговариваются собаки. Время далеко за полночь. Не время домой девушек провожать, но что поделаешь?
Тишка придержал Любу за локоть: «Постой!». Та вздрогнула, напряглась, от волнения тяжело задышала: «Что?».
— Кажись, кто-то идет, — зашептал Тишка и потянул девушку назад, в ограду. — Давай пропустим, подождем.
Спутница повернулась к нему в попытке сделать шаг и… встретила губами его горячие губы. Ее охватил жар, ноги не держали, колени дрожали. Он долго, упорно держал в руках ее лицо, продолжая целовать. Девушка сначала хотела отстраниться, но не смогла.
Долго длились ласки молодых. По мерзлой дороге послышались нарастающие шаги. Тишка отстранился, прислушался:
— И правда кто-то идет!
Движение слышалось с западной стороны улицы, неторопливо приближалось. Поступь тяжелая, земля подрагивает, сразу понятно, что не человек. Парень затаил дыхание, вспыхнул, вспоминая разговор с парнями: «Конь?!».
Из темноты наплыла и остановилась около ворот огромная темная фигура. Неясно: то ли лошадь, то ли другой зверь. У Любы от страха затряслись губы, шепчет что-то невнятное, попятилась назад и быстро заскочила в избу. Тихон почувствовал, как из-под шапки на шею течет горячий пот, ноги одеревенели. Однако он сдержался, остался на месте, хоть и не зная, чего ожидать. Следующее мгновение облегчило душу. Черный силуэт издал знакомый храп: конь почувствовал человека, повернулся к нему. Всхрапнув еще раз, мерин тонко, негромко, призывно заржал. Сразу где-то далеко, на другом конце поселка, послышалось отчетливое шуршание, будто кто-то точил литовку перед покосом. Животина повернула голову, опять призывно заржала и, повернувшись, пошла по улице навстречу звуку.
