Мужики, посмеиваясь, вышли следом за старостой из избы. В ограде прислушались. Но в избе теперь было тихо.
– Ну и ладно, – довольный, пробормотал Тюрин и заторопился по своим делам. Мужики тоже разошлись. И, как только они пропали из виду, Иван вынес во двор молоток с наковаленкой и принялся отбивать литовки – посмешили народ и хватит, сенокос ждать не будет, без сена зимой всему хозяйству поруха, а порухи теперь допустить никак нельзя было. Вот они, четыре горшка, встали вокруг – в них много чего положить потребуется.
Посудачила Огнева Заимка об этом случае, посудачила и продолжила собираться на покос. У всех одна думка – сена на зиму запасти.
Слава богу, вовремя дожди упали, и трава вымахала – едва не в мужичий рост. Сочная, густая – литовку не протащить. И махать ей приходится с маху, со всего плеча, себя не жалея. По влажным, словно выбритым прокосам, тянутся вилюжистые, темные следы от ног. Солнце еще только-только проклюнулось, а на зулинском покосе высокие, крутобокие валки уже лежат чуть не на версту. В ложке, где трава пожиже и осокори растут, тюкают маленькими литовчонками младшие Зулины. Прибыли от их работы – с гулькин нос, а прокосы – где лысо, а где только макушки у травы сшиблены. Но это дело поправимое, тятьки на обед придут – махом выровняют. Правда, перед тем все огрехи покажут, но ругать не будут – наоборот, при общем сборе за обедом еще и скажут: «А ребятишки-то нам хорошо подсобили, пожалуй, и стожок в ложке ставить придется». Стожка, конечно, не будет, хотя бы две-три копешки нагрести – да это никакой важности не имеет.
Устинья Климовна вместе со снохами таскает ветки, чтобы крышу навеса закрыть, иногда остановится передохнуть и долго, задумчиво смотрит на внучат, копошащихся в ложке. Сегодня она в добром настроении, снох своих не шпыняет и не строжится над ними – так только в сенокос да в жатву бывает.
До обеда косили без перерыва, только и останавливались, чтобы литовки поправить. Вжик, вжик, вжи-и-к – пропоют бруски по железу, и снова – лишь влажный шорох подрезанной и падающей травы.
Навес закрыли, в нем воцарилась тень и стало чуток прохладней. На длинный дощатый стол, поставленный еще с вечера мужиками, бабы выложили хлеб и огурцы, с горой набухали в миски горячей и дымящейся саламаты.
– Пора, однако, работников звать, – Устинья Климовна окинула стол придирчивым взглядом, никакого изъяна не нашла, и соблаговолила: – Зовите…
Зинаида побежала к дальнему краю покоса, где вытянувшись гуськом друг за дружкой, равномерно покачиваясь, продвигались вперед косари. Услышали Зинаиду, оглянулись, но работу не бросили, пока не дошли до конца прокоса.
Ребятишек звать не понадобилось: увидели издали, что тятьки к стану идут, литовчонки свои побросали, наперегонки кинулись им навстречу и каждый кричал, еще издали, о том, как много и ладно он накосил.
За ложком тянулась дорога, ведущая на дальние дюжевские покосы, и вот на этой дороге зоркая Глафира разглядела сначала телегу с седоками, а после, приглядевшись, различила в ней Митеньку, о чем тут же и оповестила Устинью Климовну.
– Дак он, вроде, и не собирался, может, случилось чего? – Устинья Климовна из-под ладони старательно вглядывалась в приближающуюся телегу и, чем дольше вглядывалась, тем суровее поджимались сухие губы – в телеге, теперь уже и полуслепой мог полюбоваться, сидели Роман с Феклушей, Васька правил, а на самом задке, болтая ногами, примостился Митенька. Ой, не по душе была эта картина Устинье Климовне! Отвернулась от дороги, легким шагом прошла под навес и подала голос:
– У нас теперь как – без особого приглашенья за стол не садятся?!
Расселись. А тут и Митенька подоспел – веселый, улыбчивый, уши, пельменями торчащие, и те, кажется, светятся от довольства. А от чего оно происходит, тут особого ума не требуется, чтобы догадаться, – все на лице нарисовано…
– Здравствуйте, маменька, здравствуйте, братчики, я на подмогу к вам! – голос у Митеньки звенел, и улыбка не сходила с курнопелистого лица.
– С саламатой мы и сами управимся, без помощников, – хохотнул старший Иван и подмигнул братьям: – Так или не так?
– Так! – дружно подтвердили Павел и Федор, радуясь приезду Митеньки, которого все любили, как любят во всякой доброй семье последыша. А тот принялся рассказывать, что сегодня всех плотников сам Дюжев на два дня на покос отправил. После, говорит, наверстаете, а уж нынче езжайте, сорвите охотку. Роман тоже на дюжевский покос поехал, а вечером туда и сам Тихон Трофимыч собирался отправиться.
– Как я погляжу, у Дюжева, видно, ворота для тебя медом смазывают, – сурово оборвала его рассказ Устинья Климовна.
Митенька осекся и принялся за саламату. Больше разговоров не говорили – обедали. После саламаты разлили чай, заваренный смородиновыми листьями, и за чаем Устинья Климовна ни с того ни с сего принялась рассказывать о том, что вчера, когда она свой покос объезжала, случайно заглянула к соседям Коровиным:
– Добры хозяева, добры, все у их справно, поглядеть – душа радуется. А старшуха, Мария-то, налилась, прямо как яблоко. Кислым молоком давай угощать, с обхождением, с почетом… И на телегу подсобила забраться, когда я уезжала… Работящи они, Коровины, работящи…
Митенька поперхнулся чаем, лицо обнесло алой краской до самого кончика курносого носа. Старшие братья примолкли, слушая маменьку, сразу смекнули: неспроста она вчера к Коровиным заворачивала, это ж какой крюк надо было делать – версты три, не меньше.
Устинья Климовна, как ни в чем не бывало и ничего не замечая, свое гнула:
– Баска старшуха-то у Коровиных, баска…
Митенька снова закашлялся. Устинья Климовна посоветовала:
– Ты подуй на чай-то, подуй, чего живьем кипяток глоташь, обожгесся… Когда кислым молоком-то угощала, то и хлебца подала, добрый хлеб, добрый… «Мать, – спрашиваю, – стряпала?» – «Нет», – отвечает, – я, – говорит, – хлеб пеку»… Ой, совсем памяти не стало, обещала им серянок отправить, у их малые баловались, в костер серянки уронили, спалили. Митрий, допивай чай, после доскочи до Коровиных, отвези серянки, а я пойду подремлю, однако…
Она прошла в свой махонький шалашик, отдельно для нее поставленный, пошуршала там и затихла.
Все, кто за столом остался, понимающе переглянулись: не первый год вместе жили, знали, что означает поездка Устиньи Климовны к Коровиным. Означала она одно – невеста для Митеньки выбрана.
– Ну, чего скис?! – Павел, сидевший ближе всех к Митеньке, хлопнул его по плечу, – теперь тебе никакой варнак не страшен, только скомандовал и…
Договорить Павел не успел, потому как братья и снохи дружно захохотали, понимая его намек.
