Впоследствии я узнала, что меня спасло вмешательство одного из влиятельных вождей.
Меня унесли полуживую, и я долго оставалась в таком положении.
Как только я оправилась настолько, чтобы быть в состоянии двигаться, я воспользовалась появлением китоловного судна, которое зашло в наш порт, и попросила капитана захватить меня с собой.
Узнав мою печальную историю, он выказал мне горячее участие и тотчас же взял на борт.
Я надеялась вернуться с ним в Англию, но нас настиг страшный ураган, и мы вынуждены были сесть на лодки, чтобы спасти нашу жизнь. Я не знаю, что сталось с капитаном; лодки отделились друг от друга вскоре после того, как мы покинули разбитое судно. Надеюсь, что ему удалось добраться благополучно до берега, и что в настоящую минуту он у себя на родине, окруженный всеми удобствами, которые делают жизнь привлекательной.
Что же касается участи людей, приставших вместе со мной к этому острову, то я нахожусь в большом сомнении, когда думаю о них. Трудно предположить, чтобы они благополучно добрались до того дальнего острова, к которому направлялись в лодке, так тяжело нагруженной и в том состоянии, в каком находилась команда в минуту отъезда.
Рассказ м-с Рейхардт произвел на меня глубокое впечатление. Меня больше не удивляли ее бледность и грустное настроение. Она много выстрадала, и страдания ее были еще слишком живы, чтобы не отражаться и на телесной ее оболочке. Я много думал обо всем, что она мне рассказала, и меня приводило в изумление, что люди могут покинуть все удобства жизни на родине и проехать многие тысячи верст по морям в надежде обратить в свою веру племя грубых дикарей, зная наперед, какая участь ожидает их. Нельзя было не преклоняться перед таким характером, каким являлся в рассказе м-с Рейхардт ее муж. Все его поступки выказывали удивительное благородство. Он не хотел явиться перед той, которая имела такие неоспоримые права на его благодарность, пока не приобрел себе положения, делавшего его в собственных глазах достойным ее.
Угнетаемый предчувствием своей скорой кончины он ни минуты не ослабел духом и свято исполнил свой долг миссионера, храня в своей душе тот священный восторг, который заставляет смотреть на мученический венец, как на высший знак земного отличия. Я мог только жалеть о том, что не знал этого человека и лишен был такого примера. История его жизни заставила меня глубже заглянуть в свой внутренний мир. В сущности, я сам был немного лучше дикаря или грубого туземца Сандвичевых островов. Отношение мое к Джаксону казалось мне теперь еще более бесчеловечным, чем отношение этих язычников к своему учителю. Я воображал тогда, что поступаю правильно, воздавая ему злом за зло. Но Господь Бог сам наказал его преступления, и мне не следовало подвергать его еще большим страданиям, в виде мщения за дурные поступки его с моими родителями и жестокое обращение со мною. Теперь меня мучила мысль, что, быть может, Господь наказывает меня за мои грехи, оставляя нас на этом острове. Однажды я разговорился с м-с Рейхардт по этому поводу.
— Ничто не может извинить твоих дурных чувств к Джаксону, — заметила она. — Без сомнения, он был дурной человек, но Божественный Учитель наш велел нам платить добром за зло!
— Да, — быстро ответил я, — но я пострадал бы также, как и мои родители, если бы не лишил его возможности вредить мне!
— Этого ты не можешь знать! — сказала м-с Рейхардт. — Джаксона постигло такое страшное наказание, которое он сам на себя навлек; не будь этого, он мог со временем раскаяться, возвратить тебя твоим родным и дать возможность получить состояние твоего деда. Бог часто совершает чудеса. Разве Он не сказал, что больше радости на небе об одном раскаявшемся грешнике, нежели о девяноста девяти праведниках?
Такими разговорами м-с Рейхардт старалась вселить в мою душу глубокие религиозные убеждения и говорила так ясно и убедительно, что мне не стоило никакого труда понимать и запоминать ее слова.
Но хотя религия и была главным предметом наших разговоров, она направляла мои мысли и на другие предметы. Эта женщина старалась обучить меня разным отраслям знания. Таким образом, я ознакомился с арифметикой, географией, астрономией, правописанием, грамматикой, историей. Одним словом, я выучился всему тому, чему научили бы меня, если бы я был в школе, а не на пустынном острове.
Тем не менее, я продолжал страстно желать покинуть это место. Мне уже давно надоел наш остров, несмотря на то что нам соединенными усилиями удалось достичь таких удобств, о которых, казалось, нельзя было и мечтать в нашем положении.
Хижина наша превратилась в деревенский коттедж, как называла ее м-с Рейхардт. Цветы и вьющиеся растения, которыми заросло наше жилище, в самом деле придавали ему очень красивый и привлекательный вид, чему немало способствовал окружающий его сад. Мы посадили около дома все цветущие растения, какие только могли найти на острове, а также кустарники; под влиянием хорошего ухода и благодатного климата последние быстро разрослись и уже могли защищать нас от ветров. Я выстроил нечто вроде сарая для сохранения картофеля и дров и птичий двор для наших ручных альбатросов; их была у нас теперь целая стая. Вокруг сада я посадил живую изгородь. М-с Рейхардт говорила, что наше жилище скорее походит на деревенский домик где-нибудь в милой Англии, в центре сельского участка, чем на хижину двух людей, заключенных на скалистом безлюдном острове, за тысячу миль от родины, о которой мы так любили говорить.
Несмотря на то что она часто вспоминала Англию и, очевидно, с радостью вернулась бы туда, она никогда не жаловалась на свою судьбу, забросившую ее пленницей на эту скалу вдали от родных и друзей. Напротив, эта замечательная женщина нередко укоряла меня за нетерпение и мою неблагодарность к Богу.
— Мы здесь ограждены от всякого соблазна, — часто говаривала она. — Ничего не знаем о внешнем мире, не заражены его пороками, не страдаем от людской суеты. Всякие войны, революции, голод и эпидемия нам совершенно неизвестны. Воровство, убийство, обман — все это минует нас. Было время, когда люди ради святости жизни уходили из городов, от жизни, полной удовольствий и роскоши, и искали пещеру где-нибудь в пустыне. Там они в одежде из звериной шкуры, с камнем, заменяющим им подушку, горстью травы вместо пищи и кружкой воды вместо питья проводили остаток своей жизни в постоянном умерщвлении плоти, молитве и покаянии. Мы так же далеки от греховности мирской, как любой добровольный отшельник, а вместе с тем мы наслаждаемся удобствами, которых они никогда не знали!
— Но неужели же вы не испытываете желания покинуть этот остров? — допрашивал я.
