– Ну его к богу, карактерный он шибко, заругается. Теперь спит, как его тронуть?
Так я и уехал. Весной мне все-таки удалось увидеть характерного председателя и его коммуну. Он показал мне все свои владения. С гордостью ткнув пальцем в сторону небольшого духэтажного дома, характерный сказал:
– Вот сюда у меня почти вся коммуна влезла. Пятьдесят четыре души в одной избе.
Я вошел в самобытный фаланстер. В дверях меня ошибло горячей, влажной вонью. На двухэтажных нарах как каша. На полу валяется одежда. У самого порога мокрые синие портки. Всюду грязь. Под нарами парят куры, утки, гуси. От них смердит. На голых досках корчатся в бреду тифозные больные, прикрытые старыми попонами. Над головами больных ткет большая, распотелая баба, ожесточенно грохая бердом. На печке кишит многочисленное ребячье население – худосочное, землистое, в чесоточных струпьях. На голову мне полились помои. Оказывается, вода текла со второго этажа, как только там принимались за мытье полов. Наверху зато задыхались от дыма, когда внизу начинали топить печь. Я выдержал не более трех минут и опрометью выскочил на свежий воздух…»
Митрофан Иванович с силой захлопнул тетрадь, швырнул ее на книжную полку:
– Вопрос ясен, говорят у нас докладчику, когда его не хотят слушать.
– Я слушаю вас с величайшим вниманием.
– Об вас и разговору нет. – Митрофан Иванович стукнул по столу кулаком. – Все, что было, то прошло. Давайте поговорим о чем-нибудь хорошем. Коммуна наша теперь одна из лучших по всему Сибирскому краю.
Безуглый спросил:
– Уцелели ли у вас хоть несколько человек из старых коммунаров? Масленников давно стал коммунаром?
– Ровно год. А почему вы им заинтересовались?
Безуглый неопределенно улыбнулся и смолчал.
Наружная дверь скрипнула. В комнату вошли два коммунара – секретарь ячейки Мартын Мангул и библиотекарь Алексей Лихачев. Секретарь был черноволос (кепи он держал в руках), – курносоват и широк в плечах. Библиотекарь выше него, узок, длиннолиц, с редкими льняными волосами. Приезжий смотрел на них с удивлением. Коммунары, бритые, тщательно причесанные, в новых пиджачных костюмах, в голубых мягких сорочках с цветными галстуками, в начищенных штиблетах, показались ему актерами-любителями, одетыми под буржуев. Мангул и Лихачев пришли пригласить Безуглого на обед в столовую коммуны.
Безуглый спросил:
– У вас сегодня в нардоме, кажется, новая постановка?
Мангул ответил:
– Драмкружок ставит пьеса, написанный коммунаром нашей коммуна.
– Вы на репетицию костюмы одели?
– Мы с товарищем Лихачевым не принимаем участия.
Мангул вдруг понял, почему приезжий заговорил о спектакле. Безуглый увидел, как постепенно краснели у секретаря щеки, подбородок, лоб.
– Вы думаете, что мы надеваем на себя декорация? Вы ничего не знаете жизнь в село.
Мангул отвернулся и искоса оглядел Безуглого. Он был сильно рассержен. Митрофан Иванович засмеялся.
– Мы сейчас вам, Иван Федорович, еще такое покажем, что вы всю нашу коммуну сочтете за деревню небезызвестного гражданина Потемкина. Оно со стороны свежему человеку, пожалуй, иначе и не понять. За одно могу поручиться перед вами – жареного поросенка из избы в избу перетаскивать не будем, потому столовая у нас общая.
Безуглый почувствовал себя очень неловко. В дверях все молча топтались, уступая дорогу друг другу. На улице долго не могли наладить разговор. Мангул наконец заговорил первый. В голосе у него еще дрожала обида.
– Прошу вас, товарищ Безуглый, сходить за поселок на реку и посмотреть, какая книга читает наша птичница.
Лихачев показал рукой на босую девчушку с хворостиной около белого табунка гусей. Молодая птичница, запрокинув голову, следила за коршуном в небе. Время от времени она кричала:
– Шу-угу! Шу-угу!
На большом камне, заменявшем девушке стул, лежала толстая книга, обернутая в газетную бумагу. Безуглый взял ее, раскрыл. Мысль об инсценировке горечью скривила губы. Он не сомневался больше, что его морочат. Мангул крикнул:
– Поля, поди сюда и расскажи нам про своя чтение!
Девушка подошла, поклонилась. На ней было серенькое ситцевое платье и такой же платок. Безуглый спросил Лихачева:
– Ваша дочка?
– Она самая. Вы угадали.
– Вы читаете книгу этого?..
Безуглый нарочно не договорил фамилию автора.
– Я очень люблю историю Генриха Гёте про Фауста и Маргариту.
Мангул недовольно поправил:
– Гёте назывался Иоганн.
Девушка была смущена своей ошибкой.
– Простите меня, беспамятную, с Генрихом Гейне спутала.
Безуглый ничего не понимал. Он совсем тоном дореволюционного экзаменатора задал новый вопрос:
– Вы, может быть, знаете и еще какого-нибудь Генриха?
Девушка подняла голову. Глаза ее были ясны и сини.
– Мы еще с Митрофаном Ивановичем читали Генриха Ибсена.
– «Строитель Сольнес и Гильда».
Безуглый пожал плечами и обернулся к учителю.
– Вы, значит, перечитали с ними бездну литературы?
– Иностранных и русских классиков почти всех. Советских писателей до единого.
– Черт знает что такое. Неужели ваша работа никогда не отмечалась в печати? Она, по-моему, имеет всесоюзное значение.
По лицу у Митрофана Ивановича пошли белые полосы. Улыбки у него не получилось, хотя он и старался растянуть губы.
Мангул сказал Безуглому:
– Нас дожидается обед. Мы должны уходить.
На обратном пути секретарь показал приезжему водяную мельницу, лавку с набором крестьянских товаров и все мастерские.
Столовая помещалась в нардоме. Коммунары – мужчины, женщины и дети – стояли перед входом двумя рядами. Над ними крупными складками морщинилось красное знамя. Древко держал седоусый партизан Аким Ильич Иконников. Он сделал три шага навстречу Безуглому, остановился, звякнул шпорами.
– Боевому командиру, товарищу Безуглому, передаю приветствие от старых партизан-коммунаров и всей коммуны.
Безуглый подал ему руку. Старик не шелохнулся. Он стоял навытяжку, как на параде. У него шевельнулись только длинные серебряные усы.
– По поручению совета коммуны честь имею пригласить тебя, дорогой гость, отведать с нами трудового обеда.
Аким Ильич всюду ходил в военной форме. Коммунарам стоило большого труда убедить его не брать на работу шашку, подаренную Калининым. Шпоры снимать старик отказался наотрез. Он питал особенную слабость к их малиновому звону. Они достались ему от польского полковника, командира карательного отряда. Отряд поляков был изрублен партизанами благодаря хитрости Иконникова. Аким Ильич навязался им в проводники и завел в ловушку. Партизаны дали старику шутливое прозвище – «Жизнь за без царя».
Безуглый узнал в рядах четырех своих красноармейцев. Человек пять были одеты одинаково с Мангулом и Лихачевым. Несколько коммунаров пришли для большей торжественности в новых, блестящих галошах. Жена секретаря – Марта Мангул – стояла на правом фланге в желтых ботинках на высоких каблуках и в белых перчатках. Красные галстуки пионеров были поголовно у всех детей. Безуглый опять подумал: «Все подстроено, бутафория». Он шагнул на крыльцо. Аким Ильич навалил знамя на левое плечо и полез за ним следом. Хлопки коммунаров зашумели, словно крылья сотни птиц. Гость сам себе возразил: «Не может все это быть обманом. Оделись, правда, лучше, чем в обычный праздник».
