Теперь, зная, что за этим последовало, вы можете сказать, мол, что-то надо было делать. И я со всей почтительностью спрошу вас: и что же? Ведь хотя каждый чувствовал, что напряжение нарастает с каждым часом, никто и на мгновение не мог себе представить, что из этого выйдет. Это было невообразимо. Британские офицеры и подумать не могли, что их любимые сипаи изменят своей присяге — да, черт возьми, и сами сипаи не предполагали этого. Если в чем я и мог быть уверен, так это в том, что ни одна живая душа — даже мерзавцы вроде Рама Мангала — не могла предположить, что недовольство может вызвать взрыв жестокости. Даже если бы солдаты и отказались от патронов — худшее, что могло последовать за этим, было бы расформирование полка, но даже это казалось маловероятным. Я и представить себе не мог, что нас ждет впереди — несмотря на все предостережения последних месяцев.
И я оставался на месте — я, который чувствует ужас перед надвигающейся опасностью раньше всех. Так что, когда я узнал, что Кармайкл-Смит приказал провести учения с боевой стрельбой, на которой разведчики (к которым я принадлежал) продемонстрируют действие новых патронов, я только подумал: «ну, что ж, все устроится — или солдаты примут патроны и весь этот мыльный пузырь лопнет, или они откажутся — и тогда Калькутте придется придумать что-нибудь еще».
Уотерфилд попытался сгладить ситуацию, по одиночке разговаривая со старыми разведчиками и уверяя их, что боеприпасы не подвергались «нечистой» смазке, но они не хотели его и слушать, более того — умоляли полковника не приказывать им получать эти патроны. Полагаю, Уотерфилд пытался убедить Кармайкл-Смита — но все же было объявлено, что учение со стрельбой будет проведено в соответствии с приказом.
После неудачи Уотерфилда это действительно напоминало вызов; если бы я был на месте Кармайкл-Смита, то вряд ли пошел бы на это, поскольку меня учили, что офицер не должен отдавать приказ, если не уверен, что тот будет выполнен. А если бы в то утро вы были среди разведчиков и видели, с какими угрюмыми минами они надевали свои ремни с патронташами и получали «энфилды» из арсенала, то и одного к сотне не поставили бы на то, что они примут эти чертовы патроны. Но этот осел Кармайкл-Смит был настроен решительно, так что мы стояли развернутым строем между другими эскадронами полка, развернутыми внутрь строя. Туземные офицеры заняли места перед своими подразделениями, а риссалдар подал нам команду «смирно» для встречи Кармайкл-Смита, который подъехал мрачнее тучи и отсалютовал.
Мы ожидали, держа «энфилды» на караул, пока он проезжал вдоль вытянувшихся шеренг, оглядывая нас. Не было слышно ни звука; мы замерли, а солнце нещадно жарило наши спины. Тут и там на плацу порывы горячего ветра поднимали фонтанчики пыли. Лошадь Плоудена испуганно шарахнулась и он выругался, пытаясь ее успокоить. Я смотрел на тени шеренг, люди в которых изо всех сил старались держаться навытяжку, и ручьи пота стекали у меня по груди. Наик Кудрат-Али, справа от меня, был прям как копье; с другой стороны слышалось хриплое дыхание старого Сардула. Кармайкл-Смит закончил свой неспешный объезд войск и остановился почти прямо передо мной; его красное лицо под форменной фуражкой было тяжелым и неподвижным, как у статуи. Затем он коротко бросил приказ; старший хавилдар вышел вперед, отдал честь и встал рядом с Кармайклом-Смитом, обернувшись лицом к нам. Джек Уотерфилд, сидя на лошади чуть позади полковника, начал подавать команды взводу на выполнение упражнений с оружием.
— Готовься заряжать! — крикнул он, добавив тише: — Клади-винтовку-на-левую-руку.
Старший хавилдар одновременно показывал прием на своей винтовке.
— Заряжай! — скомандовал Джек и вновь добавил вполголоса: — Возьми-патрон-в-левую-руку-правый-локоть-поднять-надорвать-патрон-пальцами-правый локоть-опустить…
И вот настал этот момент; заметно было, как дрожь прошла по шеренге, когда старший хавилдар с решимостью, написанной на его бородатом лице, взял маленький блестящий цилиндр, разорвал его поперек и засыпал порох в дуло. Сто восемьдесят глаз внимательно следили, как он сделал это; как будто вздох прокатился по рядам, пока хавилдар утрамбовывал заряд шомполом, затем все снова замерли по стойке «смирно». Уотерфилд подал команды: «Целься» и «Огонь!», после чего над плацем прогрохотал одиночный показательный выстрел. С обеих сторон остальные эскадроны полка ожидали, поглядывая на нас.
— Итак, — прокаркал Кармайкл-Смит, и хотя он даже не повысил голоса, его слова четко разнеслись над плацем, — вы видели учебное заряжание. Вы видели, как старший хавилдар, воин высокой касты, взял патрон. Хавилдар знает, что жир, которым он смазан, — чистый. Я вновь заверяю вас — ничего, что могло бы оскорбить индусов или мусульман, вам не будет предложено — я не позволю этого. Продолжайте, старший хавилдар!
Хавилдар двинулся вдоль рядов, с двумя наиками, которые тащили большие сумки с патронами, из которых он предлагал по три каждому из стрелков. Я смотрел прямо перед собой, отчаянно потея и мечтая только об одном — чтобы моя нога перестала чесаться. Я не видел, что происходило в строю, но слышал все повторяющийся ропот, по мере того как старший хавилдар приближался — «Нахин,[128] хавилдар-майор сагиб; нахин, хавилдар-майор сагиб». Кармайкл-Смит напряженно повернул голову, прислушиваясь, — я заметил, что его рука, сжимающая поводья, побелела от напряжения.
Хавилдар остановился напротив Кудрата-Али и протянул ему три патрона. Я почувствовал, как Кудрат оцепенел — а он был огромным, здоровенным мусульманином из Пенджаба, ветераном Аливала и службы на границе; он дьявольски гордился своими нашивками и сам собой — один из тех ослов, который считает полковника своим отцом и даже вздохнуть не смеет в его присутствии. Я покосился на него; его губы дрожали под густыми усами, когда он пробормотал:
— Нахин, хавилдар-майор сагиб.
Неожиданно наступившую тишину нарушил сам Кармайкл-Смит — очевидно, его гнев все больше закипал с каждым отказом.
— Что, дьявол побери, это значит? — его голос охрип от волнения — вы что, не слышали приказа? Вы понимаете, что означает неповиновение?
Кудрат дернулся было, но все же взял себя в руки. Он сглотнул с шумом, который можно было расслышать на другом краю плаца и твердо сказал:
— Полковник-сагиб, я не могу опозорить свое имя!
— Опозорить имя! — заорал Смит, — да знаете ли вы имя худшее, чем бунтовщик?
