Возле лодки что-то плеснуло. Карпилион повернул глаза, подумав, что рыба, но из воды показалась чья-то макушка, потом голова, принадлежавшая молодой и довольно хорошенькой женщине. Она поднялась в полный рост, длинноволосая, в мокрой, в прилипшей к телу тунике. Вода стекала с нее ручьями. К груди эта странная водяная дева прижимала сверкающий меч. Он блестел, искрился на солнце, ослепляя Карпилиону глаза.
— Приветствую тебя, воин, — сказала дева на норском. У нее был приятный напевный голос, как у сельских певуний.
Карпилион был так ошарашен, что вначале подумал, она ему снится.
— Для кого этот меч? Для меня?
— Для того, кто его уронил. Для твоего отца, — ответила дева. — Он был здесь, я знаю. Я слышала ваш разговор.
— Откуда?.. Из озера? — с легким сомнением промолвил Карпилион.
— Нет, вон из тех кустов. — Она махнула куда-то рукой, а другой продолжала удерживать меч у своей груди. — Твой отец называл меня озерная дева. Он уронил этот меч в водопад. По лету вода обмелела, и я сумела его достать. Я хорошо ныряю. У меня достаточно сил.
— Не сомневаюсь, — проговорил Карпилион, удивляясь, что меч отца идет к нему в руки. — Ты можешь отдать его мне. А я передам владельцу.
— У меча не бывает владельца, им владеет тот, у кого он в руке, — сказала озерная дева и протянула Карпилиону орудие. — Я знаю, ты поступишь как должно и никогда не повернешь его против отца.
Карпилион забрал у неё меч, и она нырнула под воду, словно и правда была озерной девой.
Какое-то время Карпилион разглядывал меч. Клинок сохранил превосходное состояние. Рукоять впечатляла своим удобством и красотой. На ней была надпись Ульпбер — «Равный Великому». Владевший таким мечом становился героем, если делал правильный выбор.
И Карпилион его сделал.
*
Возле дома горел костер. На вертел насадили ободранную тушу оленя и жарили её над огнем. Охранники-норки сидели вперемешку с букеллариями Аэция. В ожидании мяса они наливались пивом из стоявшего рядом котла.
Заметив Карпилиона, и те, и другие замерли. Не ожидали, наверное, увидеть в его руке обнаженный меч.
Карпилион никогда не чувствовал себя настолько чужим. Почему они испугались? Неужели почуяли в нем угрозу?
Так это или нет, задержать его никто не посмел. Карпилион прошел мимо них спокойной уверенной поступью и скрылся в дверях.
*
Отец находился в зале, стоял возле столика с фруктами и ел виноград, запивая чем-то из кубка. Карлика рядом не было. Увидев меч, он взглянул лишь мельком и снова повернулся спиной, всем своим видом показывая, что полностью доверяет сыну.
— Откуда меч? — спросил он, набирая в руку горсть виноградин.
— Отдала озерная дева.
Аэций, наконец, обернулся, с благодушным видом отправил одну виноградину в рот.
— Озерная дева? Кто это?.. Ах, да, рыбачка из селения норков, — глаза у него блеснули догадкой. — Так это, должно быть, Ульпбер?
— Судя по надписи — да, — ответил Карпилион.
— Когда-то мы были с ним неразлучны, — сказал Аэций. — Значит, он был у рыбачки. Достала из водоема, а теперь решила вернуть?
— Она сказала, что не имеет значения, у кого он в руке.
— Тогда оставь у себя, — предложил магистр. — Твоя рука все равно, что моя. Мы ведь одна семья. Надеюсь, ты не станешь против этого возражать?
— Отец…
— Погоди. Ответишь потом. Сначала дослушай. — Аэций отложил виноград на блюдо. — Я хочу представить тебя семье императора. С его женой, Лици́нией Евдокси́ей, мы большие друзья. Она сейчас в Аримине вместе с детьми. А с ним самим мы встретимся позже. Сообщение о нашем приезде уже отправлено. Давай побудем немного отцом и сыном. Остальное обсудим, когда вернемся. Согласен?
Отложенный разговор ничего не изменит, подумал Карпилион и ответил кивком. Встреча с женой императора льстила его самолюбию. Он никогда еще не был представлен столь высочайшей особе, одно только имя которой окружал особенный божественный ореол.
— Вот увидишь, Лици́ния Евдокси́я — прекраснейшая из женщин, — сказал Аэций, заметно повеселев. — Только прежде нам предстоит придать тебе более римский вид. Зеркон привезет одежду, а я подстригу покороче и побрею бороду. В Арминине сойдут с ума от твоей белозубой улыбки.
Для этого самое время — сойти с ума, усмехнулся Карпилион. Но не другим. А ему самому.
*
— Племянника уже обкарнали? — первое, что спросил Зеркон, вернувшись из города. С собой он привез внушительный платяной сундук и на этот раз разглядывал каждого, кто попадался ему на глаза возле дома.
— Да не верти головой, — с досадой сказал Аэций. — Карпилион пошел к водопаду. Отблагодарить озерную деву.
— И вы его отпустили? — обомлел Зеркон. — А, может, дали в придачу лошадку и золота, чтобы уж сразу хватило доехать до пограничных земель?
— Он не уедет. Ты его плохо знаешь.
— Я его плохо знаю?! Да уж получше других. Это такой сорванец…
— Кто сорванец? — раздалось за спиной у карлика.
Тот от испуга умолк и, повернувшись назад на негнущихся ногах, уставил глаза на безбородого коротко стриженого верзилу. Ох, и здоров. Ох, и статен. Ох, и… зверские у него глаза. Ну, волк, волк и есть.
— Племя-я-янник… — дрожащим голосом произнес Зеркон и обхватил верзилу за пояс, потому что выше не доставал. — Как же я по тебе горевал, — запричитал он, смахивая слезу. — Как горевал. Ты и предста-авить себе не можешь…
Карпилион не сразу, но все-таки обнял его одной рукой.
— Ты должен мне обо всем рассказать, — произнес он, не уточнив о чем, но Зеркон, разумеется, понял. О брате, о Гауденте.
— Расскажу. Обо всем, обо всем. Пойдем в твою комнату. Наполним кубки…
— Не слишком ли ты пристрастился к вину? — вмешался Аэций.
— Так к хорошему и пристраститься не грех, — подмигнул ему карлик и потянул Карпилиона в дом. — Сундук тащите! Сундук! — крикнул носильщикам, и те, подхватив тяжелую ношу, побрели за ними.
*
— Поверь, я даже представить не мог, что Гаудента зарежут во сне. От такого злодейства у меня помутился рассудок. Вот и вся правда, — говорил Зеркон, помогая Карпилиону примерить тунику. — А как твоя рана?
— Ноет от резких движений. Ноет, когда напрягаюсь. Я уж привык, — ответил Карпилион.
— Ну, значит, терпимо и скоро пройдет, — со знанием дела обнадежил Зеркон. — Отец о тебе позаботится. Он рад-радехонек, что вы теперь вместе. Никуда тебя не отпустит.
— Посмотрим.
— А что тут смотреть?.. Вот эта туника, я вижу, тебе подойдет. Ты в ней будто бы сам Люцифер.
— Это который денница?
— Это который утренница. Лучше держи язык за зубами. Особенно в присутствии августейших особ. Не ковыряйся в зубах. Не сплевывай. Не чеши в затылке…
— Послушай, я уже не мальчишка.
— А ведешь себя точно так же!
— Да наплевать.
— Вот об этом я и твержу! Не надо плеваться. Ни на себя. Ни на кого-то другого. Двигайся медленно, говори потише. Не ори как будто в походном лагере гуннов.
— А в римском будто не голосят.
— В римском — голосит командир. Остальные слушают и мотают на ус. А у гуннов каждый сам себе голова…
— Да много ты знаешь. Аттилу там слушали все.
— Ну, вот. Опять за свое, — возмутился Зеркон. — Забудь про аттилу. Забудь. Ты больше не он и не должен им быть. Там на востоке другие порядки. Для них ты чужак. Пускай изберут вождя — коренного, из местных. И владеют сами собой. Они сидели в своей земле и никогда бы сюда не пришли. Ты их только сбиваешь с пути. Ругаешь Империю, злишься, а самого так и тянет обратно. Под всяким предлогом. Война, возмездие, что там еще? Вон, и Галлию всю уже утоптал. Так и оставайся в родных местах. Не обманывай сам себя…
— А ты почему не остался среди своих?
— Я — это совершенно другое дело. В детстве меня едва не убили из-за того, что горбатый да страшный. Вот и пришлось податься к шутам. И среди них я всегда был своим, в мире с собой и со своим уродливым телом. То же самое будет с тобой. Вернувшись сюда, ты наконец-то обретешь покой. Помни, ведь ты не только римлянин, но и норк. А норки всегда выбирают правильный путь. Наши родичи выбрали римлян. Мы для них карлики. Они для нас великаны. А ты — потомок и тех, и других, тебе тут и жить. — Зеркон откашлялся. — Вот теперь, я думаю, надо выпить. А то от долгого спора у меня пересохло в горле. Ты тунику-то прибери, прибери. Измызгаешь, и придется надевать другую. С пятнами в гости у нас не ходят. Особенно если они похожи на кровь.
