– А где, весь мир не говорит?
– Говорит, конечно. Мир неустанно рождает гипотезы, как вон тот водоем – лягушек. Всеобщее мнение таково, что ребенок спрятан на острове Ги-Бразиль, где его вскармливают молоком сразу девяти королев. Не диво, что он процветает. Или же он, может быть, при тебе, только невидим. В обличье вьючного мула, например, а?
Я засмеялся.
– Разве я посмел бы? Кто же тогда, выходит, Утер?
– По-моему, ты бы все посмел. Я надеялся, что посмеешь открыть мне, где находится мальчик и как он поживает... Но нет?
Я с улыбкой покачал головой:
– Нет, прости меня. Еще не время.
Он сделал изящный жест. Что такое тайна, в Константинополе тоже понимают.
– Ну по крайней мере что он жив и здоров, ты можешь мне сказать?
– В этом могу тебя уверить.
– И унаследует корону, а ты при нем будешь регентом?
Я засмеялся, покачал головой и осушил кубок. Адьян сделал знак рабу, который стоял в отдалении, чтобы не слышать нашей беседы, и тот снова налил мне вина. Адьян сразу же знаком отослал его.
– Я тоже получил письмо. От Хоэля. Он пишет, что Утер отправил людей разыскивать тебя и что он говорит о тебе без должной признательности, хотя всем известно, как много ты для него сделал. Ходят также слухи, что король и сам не знает местонахождения своего сына и разослал шпионов на розыски. Кое-кто утверждает, будто мальчика нет в живых. А есть такие, кто говорит, что ты держишь юного принца при себе ради собственных честолюбивых замыслов.
– Да, – спокойно подтвердил я. – Такие разговоры неизбежны.
– Вот видишь! – Он вскинул руку. – Я пытаюсь разозлить тебя и тем вызвать на откровенность, а тебе хоть бы что! Другой бы стал оправдываться, может быть, побоялся бы даже возвращаться, ты же все равно помалкиваешь и в душе, боюсь, принимаешь решение выйти в море с первым же кораблем.
– Я знаю будущее, Адьян, в этом вся разница.
– Ну а я будущего не знаю, и ты мне его, как я понимаю, открывать не намерен. Но наугад могу кое-что сказать. Во всех этих разговорах есть одна правда, хотя и навыворот: ты действительно держишь мальчика при себе, так как знаешь, что ему суждено стать королем. Однако ты все-таки мог бы мне рассказать, как ты намерен поступить, когда вернешься на родину. Явишь его людям?
– Пока я вернусь на родину, королева успеет родить, – ответил я. – Как я поступлю, зависит от этого. Я, конечно, повидаюсь и поговорю с Утером. Но главное, как мне представляется, – это оповестить людей в Британии – и друзей, и недругов, – что принц Артур жив и благополучен и будет готов встать рядом с отцом, когда придет срок.
– Но он еще не пришел?
– Думаю, нет. На месте, надеюсь, мне будет виднее. С твоего позволения, Адьян, я погружусь на первый же корабль.
– Как тебе будет угодно, разумеется. Я сожалею, что должен лишиться твоего общества.
– Я тоже. Меня привел в Константинополь счастливый случай. Могло бы статься, что мы так бы и не увиделись с тобой, но меня задержала непогода, и судно, на котором я должен был отплыть из Халкедона, ушло.
Он ответил мне любезностью, но тут до него дошел смысл моих слов.
– То есть как это – задержала непогода? Ты что же, уже собирался домой? До того, как прочитал письмо? Ты, стало быть, знал?
– В общих чертах. Только – что мне пора возвращаться.
– Ну, клянусь Тремя! – (На мгновение я увидел в нем кельта, но божество, которым он поклялся, было христианское. Еще они в Константинополе говорят «Клянусь Одним!» – и за эти две клятвы готовы перерезать друг другу глотки.) Но тут же он рассмеялся. – Клянусь Тремя! Жаль, тебя не было у меня под боком неделю назад на ипподроме! Я проиграл добрую тысячу – дело, казалось, совсем верное, а они, представь, скакали, как трехногие коровы. Ну что ж, выходит, счастлив тот принц, у которого окажется такой советчик. Если бы вот он мог пользоваться твоими советами, я бы сегодня, пожалуй, занимал императорский трон, а не приличное место на государственной службе – и то спасибо, что удостоился, не будучи евнухом.
Говоря это, Адьян кивнул на мозаичное панно во всю стену у нас за спиной. Я уже успел обратить на него внимание и еще подивился византийскому обычаю украшать стены жилищ такими мрачными сценами – не то что в Италии или Греции. Я уже видел при входе изображение распятия – в полный рост, с плакальщиками и со всевозможными христианскими символами. Здесь у Адьяна тоже была картина казни, но более благородной: на поле брани. Небо темное – кусочки серого сланца сложены в свинцовые тучи, в них кое-где вкраплены проблески лазурита, а над тучами – головы созерцающих богов. На горизонте в алом закате – башни, храмы, крыши домов. По-видимому, это Рим. На переднем плане над городской стеной – поле недавнего сражения: слева разгромленное войско, мертвые и умирающие люди, кони, разбросанное, разбитое оружие; справа победители, толпящиеся за венценосным вождем, и на него падает луч света от благословляющего Христа, вознесенного над остальными богами. У ног победителя на коленях вождь побежденных, склонивший голову в ожидании казни. Он протягивает победителю руки не в мольбе о пощаде, а ритуальным жестом передавая ему свой меч. Снизу под ним подписано «Макс.», а под победителем: «Феод. Имп.».
– Ну, клянусь Одним! – сказал я и увидел, что Адьян улыбнулся. Но он не мог знать, что вызвало у меня этот возглас и заставило вскочить с места. Он тоже учтиво поднялся и подошел вслед за мной к стене, явно польщенный моим интересом.
– Да, как видишь: Максим терпит поражение от императора. Хорошая мозаика, не правда ли? – Он погладил ладонью переливчатые камешки. – Мастер, создавший ее, едва ли что-нибудь смыслил в иронии военных побед. Несмотря на все, в итоге можно сказать, вышло так на так. Вон тот жалкий субъект слева за Максимом – это предок Хоэля, что вывел остатки британского войска обратно на родину. А этот благочестивый господин, так щедро орошающий своей кровью стопы императора, – мой прапрадед, чьей святости и деловой сметке я обязан и богатством, и спасением души.
Но я его не слышал. Я смотрел на меч в ладонях Максима. Этот меч я уже видел. Он возник в сиянии на стене в покоях Игрейны. Он, сверкнув, ушел в каменные ножны в Бретани. И вот теперь, в третий раз, в руках Максима под римскими стенами.
Адьян вопросительно смотрел на меня.
– В чем дело?
– Этот меч. Значит, вот он чей.
– А ты разве его видел раньше?
– Нет. Только во сне. Он дважды привиделся мне. И вот теперь, в третий раз, я вижу его на картине... – Я говорил почти что сам с собою, размышляя вслух. Солнечный зайчик, отброшенный на стену водой из фонтана, затрепетал на рукояти меча, который держал Максен, и драгоценные камни вспыхнули зеленым, желтым, ярко-синим. Я тихо произнес: – Так вот почему я опоздал на корабль в Халкедоне.
