Только ругаться с любимой – моя она или не моя – всё равно не надо. Любой из живых может подарить боль другим, а вот радость – не каждый! Причём, ссора обязательно возвращается к тебе же сгустком отрицательной энергии, отнимающим всю положительную.
Я подобрался сзади, осторожно обхватил её за женские по-дурацки обиженные плечи и попытался зализать нанесённую мной незаслуженную рану.
– Лапушка моя, всё это нам только снится. Обоим. Я так ждал нашей встречи! И недаром нас столкнули прямо в метро, в толпе, то есть сразу испытание – тот ли? та ли? Мы же поняли это. Что сделать, чтобы ты забыла мои глупые сегодняшние выступления? Прости меня, Неженка моя нежная.
Я вкрадчивым, но ненавязчивым шёпотом принялся читать ей последнее, написанное именно для неё стихотворение. Ведь чем поэт может обрадовать свою половинку, как не частью души, принесённой в жертву на алтарь любви, не терпящий лжи:
Кружится зима снежная.
Неженка моя нежная,
ты ответь-скажи, где ж они,
ласковые дни в пламени
взгляда твоего нежного
и совсем чуть-чуть грешного.
Обожать тебя, Неженка,
и в твоих руках нежиться —
это ли не суть главная
в суетной мирской гавани?
Только ты скажи, Нежная,
можно я тебя бережно
пронесу сквозь вьюг множество
на руках своих… можно ли?
Эти к месту сорвавшиеся строки спасли меня. Лапушка моя снова повернулась ко мне, обняла, заглянула в глаза. Вот теперь это была настоящая моя Ксюша. Правда, теперь у неё было совсем другое имя, а то, которое дали ей родители, она, наверное, уже не помнит, ведь должность богини ко многому обязывает. И, может быть, второе «Я» той земной Ксении вырастает именно здесь под именем Инана.
– Конечно можно, – прощебетала она, отвечая на стихотворение. – Что мне с тобой делать? Ты даже прощения попросить не можешь, как следует. Всё у тебя не так получается. Ничего не придумывай, никаких глупостей. Слушай сердце своё, оно и только оно никогда не обманет. Ведь я же тебя никогда не обманываю! Значит, нам не просто так устроили встречи в том и этом мире. Ты не думал, что мы, наверное, просто созданы друг для друга?
– Да… Уже не раз…, – но дурацкие мои возражения сгорели в ласковом восхитительном поцелуе и спасли язык мой от обрезания.
– Лапушка моя!..
Вероятно, где-то в человеке существуют невидимые крепкие нити судьбы, которыми она связывает, как паутиной. До этого держит на каком-то недопустимом, неотпускаемом расстоянии, потом опутывает, душит, не давая свободы ни на шаг, ни на миг. Да и зачем она нужна, свобода? Только почувствуешь какую-то победу, тут же приходит конец твоему увлечению. И снова ураганным свистом настигает понятие потерянности, недосягаемости той, единственной, непредсказуемой, непостижимой… вернётся ли? нужен ли я? неужели интересно играть, как пушистой ленивой кошке с пытающимся убежать мышонком?
Ведь в той же небезызвестной греческой школе юных гетерочек учат приманивать мужчин – для этого все средства хороши. Сначала нужно показать себя слабой и беззащитной, чтобы у цели соблазна появилось непредсказуемое мужество, уверенность выступить щитом, оберегом берегини домашнего очага. А чтобы не сбежал, необходимо устраивать временные каникулы, мол, жди меня и я вернусь… может быть… только очень жди.
Если игра обустроена умело, то мужчина никуда не денется, просто не сможет. Это в театре Кабуки у японцев носит название аяцури, то есть управление кукловода марионеткой. Говорят, японцы тоже знают в этом толк, хотя задолго до них над управлением куклами занимались совсем в других вертепах, а именно в Сибирском царстве Десяти городов, где столицей был древний Аркаим, существовала целая академия кукловодческих наук. Именно оттуда по земным царствам стали расползаться скопированные образцы добрых идолов и кукол чёрной магии. Иногда художники даже забывали, зачем и для чего их племя продолжает от века к веку вырезать из камня или же дерева изображение священного идола. Так было, скажем, на острове Пасхи, в Гималаях, в Африке и Южной Америке.
Но для чего тебе голова, Божий странник? Тебе решать: либо ты явился в этот мир для войны, захвата власти любой ценой, для поклонения деньгам, либо для создания единого целого со своей половиной, для умения дарить радость окружающим и не забывать мать-сыру-землю. Выбор за тобой.
– Лапушка моя…, – эта фраза ещё звучала у меня на губах, но я уже ничего не чувствовал. Нет, чувствовал: запах роз, чудесный запах её тела, который ни с чем больше нельзя перепутать. Мимолётные девичьи пальчики вызывали на поверхности моей соскучившейся без ласки огрубевшей шкуры дикаря электрические искры, разбегающиеся тут же по всему телу кучей рассыпавшихся шариков. И в следующее мгновение шарики вновь собирались в одну точку, принося укол необычайного блаженства.
Я сам не помнил, как оказался с ней прямо посередине обширного спального лежака, но запах её тела заставил мою кровь струиться по артериям с удивительной быстротой. Ах, этот запах! Он сродни тому же, который разносился шлейфом за танцующими на площади гетерами. Мускус с ландышем перемежался с ароматом полевых ромашек, клевера, молодой апрельской травы и заплетался в косичку с гиацинтом, разбавленным розовым маслом. Такого запаха я ещё никогда не встречал в покинутом мною мире и моя Лапушка, если только это действительно она, должна знать удивительный летучий аромат. Хотя откуда? Ведь запах тела никогда не ощущается его носителем. Я и сам не могу определить, как же пахнет моё тело, но моей любимой этот запах нравился. Недаром, когда мы оказались рядом в постели, ноздри её точёного носика затрепетали, как крылья бабочки. Так принюхиваются к окружающему только животные, да ещё непроизвольно это получается у людей.
Она лежала рядом, заложив руки за голову и прикрыв глаза, поэтому автоматически принюхалась: я ли рядом с ней примостился, хотя никого чужого в этом храме любви больше не было.
Я осторожно положил свою ладонь на её округлый животик. Она вздрогнула, но не пошевелилась, ожидая, что же случится дальше. Осторожно проведя рукой выше и, коснувшись кончиками пальцев набухших от возбуждения сосков на обоих тугих холмиках женской груди, я отважился сделать то же самое губами. Почему сразу же не подарил поцелуй соскам, даже не знаю. Наверное, тоже принюхивался.
Но запах оказался мне знаком, хотя и многажды усилен всякими добавлениями других ароматов. Только это создавало ещё более дурманящий запах телу моей возлюбленной, от которого непроизвольно кружилась голова.
Уже не слишком контролируя себя, я принялся покрывать поцелуями её шею, губы, глаза. А когда чуть-чуть надкусил мочку уха, моя Единственная вздрогнула всем телом и выдохнула еле слышный стон, какой приходит к женщине только с изнеможением. Но ведь между нами ещё ничего не было! Всё-таки, она меня действительно ждала, именно меня, потому как другой мужчина, с другими повадками, с другими умениями ласкать, не смог бы так быстро довести женщину до блаженного состояния.
