Она высвободилась, отскочила и даже бросила в него гребнем. Ударившись о грудь незнакомца, гребень упал к его ногам, но пылкий влюбленный, не обидевшись, протянул к ней руки с блестящими перстнями и с нежной мольбой позвал:
– Не гневайся, яблочко мое наливное, нежная моя серна! Знаю, виноват я, что долго не был, за то меня Бог наказал! Но теперь-то я никогда с тобой не расстанусь, всю жизнь мою тебе принес, возьми, только не гневайся! У самого сердца буду держать тебя, душа моя, Прямислава свет Вячеславна!
И тут всем стало понятно, в чем дело. Слушая пламенные излияния, Прямислава мысленно сочинила чуть ли не целую повесть: видать, кто-то из туровских бояр полюбил Забелу, но долго отсутствовал и даже не знал, что семья его возлюбленной в жестокой нужде и саму ее продают за долг, а теперь отыскал ее, чтобы выкупить. Оттого-то она так презрительно отзывалась о женихе «с поросячьими глазками».
Но при последних словах все стало ясно, досужий вымысел растаял, как дым. Прямислава вспомнила это лицо, мельком виденное в последний раз года три, а то и четыре назад. Это был Юрий Ярославич – такой же красивый, такой же щеголеватый и нарядный, но с мешками под глазами, с резкими глубокими морщинами на лбу, с первой сединой среди русых волос на висках.
Прямислава задрожала, объятая жаром и холодом. Кровь бросилась в лицо, в ушах зашумело, казалось, вот-вот она упадет на ровном месте. Она ждала этой встречи и готовилась к ней, но не могла и вообразить, что все произойдет таким странным и нелепым образом! Что беспутный муж застанет ее в горнице, в одной сорочке, с расплетенной косой и примет за княгиню ее же собственную холопку! «Что за судьба у меня такая! – промелькнуло в голове. – В который уже раз за княгиню другую принимают!» Перепутать ее с Крестей – та скромно сидела в уголке в новом свежем подряснике и новом черном платке, с серебряным крестом на груди – Юрий Ярославич, конечно, не мог, но красота и стать Забелы ввели его в заблуждение. К тому же обе девушки были только в исподних рубашках. Но теперь в отличие от прошлых случаев держать его в этом заблуждении не имелось никакой надобности.
Ошарашенная Забела повернулась к Прямиславе. Гость увидел бы настоящую хозяйку раньше, если бы Забела не оказалась между нею и дверью. Юрий Ярославич проследил за ее взглядом и переменился в лице. У окна в маленьком резном креслице, выложенным рыбьим зубом[17], сидела девушка, тоже стройная и красивая, тоже в рубашке, с распущенными волосами. Но в отличие от прочих женщин здесь на ее лице отражалось не недоумение, а скорее негодование. Она-то уже поняла, кто он и что происходит. Князь Юрий не помнил лица девочки-жены, но теперь узнал свою княгиню по явному сходству с тестем. Белизна лица и рук, золотой крестик на шее, а главное – строгий, пристальный, тревожный взгляд девушки у окна без слов объяснили ему его ошибку.
– Батюшки святы! Пресвятые угодники! Прасковья Пятница! – бормотала Пожариха. Сидя у самой двери, она видела влетевшего гостя только со спины, но тотчас распознала стан и голос того, кто недолго побыл хозяином в этом доме. – Князь Юрий!
Послушница при этом имени перекрестилась, вспомнив свои недавние приключения, и возблагодарила Бога, что Юрий Ярославич появился только теперь, когда ее, Крестю, уже никто не принимает за его жену. Да она умерла бы от стыда, если бы он накинулся со своими объятиями на нее!
– С пьяных глаз ты, что ли, Ярославич, врываешься? – овладев собой, слегка дрожащим от волнения и негодования голосом произнесла Прямислава и встала. Юрий сделал движение, но она решительно вытянула руку, точно заграждая ему путь. – Не спросясь, не постучавшись, лба не перекрестив, хуже лешего! Стыдно смотреть на тебя!
– Прости, Вячеславна, душа моя! – растерянно, но с чувством ответил Юрий Ярославич, теперь уже точно зная, к кому обращаться. – Виноват, что не предупредил, не спросился… Не было мочи ждать, так хотел увидеть тебя поскорее…
– Вот и встретились! Раньше-то я только от людей знала, а теперь своими глазами видела, как ты с холопками обнимаешься! – Прямислава говорила строго, но при виде растерянного Юрьева лица нелепость их положения начала ее смешить. – И жены не стыдишься! Хоть Бога постыдись, он-то все видит!
– Да разве я… – Юрий протянул было руки к Забеле, точно она могла как-то посвидетельствовать в его пользу, но та сердито погрозила ему кулаком, и он опять обратился к Прямиславе: – Вячеславна, свет мой, зачем смеешься, зачем сердце мое раздираешь! Наговорили тебе на меня злые люди! Лань моя любезная! Да разве у меня могло быть хоть в мыслях…
– Теперь-то я лань любезная, а в те семь лет где же ты был? На словах ты вон как разливаешься, а в лицо меня не знаешь, оттого и в лужу сел!
– Да ведь узнал же! В первый миг в глазах помутилось, от радости, что наконец-то я с тобой! Звал я тебя с собой в Туров – не захотела ехать, посылал за тобой – исчезла! Гнался я за тобой, как сокол за уточкой, вот наконец дал Бог счастья!
Он говорил так пылко, увлеченно, убедительно, будто все эти годы между ним и женой пролегали высокие горы и быстрые реки, а какие-то неведомые враги не позволяли эти препятствия преодолеть. Незнакомый человек не усомнился бы в его преданной любви к жене, но Прямислава хорошо знала, что все это время их разделяли всего лишь две берестейские улицы и торг. Он мог очень просто ее повидать, если бы захотел. Она давно не ребенок – если бы Юрий помнил свой долг, то ему следовало еще пару лет назад взять ее из монастыря в дом и справить свадебный пир, доведя заключение брака до конца. Теперь у них уже мог бы родиться ребенок…
– Выйди, Ярославич! – строго велела Прямислава. – Не одета я, не могу гостей принимать. Батюшка мой будет с тобой говорить, а я не буду.
– С кем же мне говорить здесь, как не с тобой, душа моя? – негромко произнес Юрий, и от нежного взгляда его печальных голубых глаз у Прямиславы дрогнуло сердце. Под черными бровями эти блестящие, наполненные страстью глаза горели, как два живых сапфира. – Ведь обвенчали нас с тобой, Бог нас благословил быть единым духом и единою плотью. У кого же еще найду я любовь и защиту, как не у тебя, родная моя, березка белая!
Но именно упоминание о Боге и венце привело на память Прямиславе самые непростительные его прегрешения.
– Под какой же березкой ты свой венец обронил? – сурово спросила она, вцепившись в подлокотник кресла. – Через тебя и я с десятком холопок купленных едва не стала «единым духом и единой плотью».
– Лгут люди! – Юрий поднял руку: хотел перекреститься, но отчего-то передумал. – О тебе одной я…
– И игуменья Юхимия лжет? – перебила его Прями-слава; ей было противно слушать его бесстыжие попытки оправдаться. – На торгу твои голубушки хвалятся, совсем стыда не имеют! Сама я такую встречала, у людей не спрашивала! Ты не гнушался за своими же холопами обноски донашивать, да я не такова! Мне от твоих холопок наследства не надо! Ступай отсюда, а то придется мне людей звать!
