Если бы он остался еще или мог послушать, что говорят его воины, устроившиеся погреться и подсушиться у костров, едва ли он смог бы спать. Или Субедей все знал и без подслушивания?
У одного из костров сидели несколько воинов разного возраста, но одного десятка. Жизнь каждого из них зависела от поведения другого, они все зависели от всех, а потому были связаны крепче, чем кровным родством. Если струсит один, убьют весь десяток, если провинится один, накажут остальных. Потому и мысли друг от дружки не скрывали.
– Мы столько дней в походе, чтобы утонуть среди этих лесов?
– Ох, мало воинов вернется домой из этой лесной страны…
– Да, чем дальше, тем труднее. Вернемся ли в степи?
– И добычи все меньше, проклятые урусы сжигают все, чтобы не досталось нам.
– В этом городе, где такие страшные урусы, едва ли найдется много добычи. Но и ее взять невозможно.
– Мертвым добыча ни к чему, что маленькая, что большая. Не пора ли уходить с тем, что есть?
– А куда уходить? Вокруг лес и вода. Скоро совсем нечего будет есть лошадям, как тогда? У большинства не осталось запасных коней, а те, что есть, еле передвигают ноги.
– Если начнется падеж среди коней, мы все погибнем.
– Нас завели в страшные места, откуда нет выхода…
Такие разговоры шли не только в этом десятке, и сотники постепенно стали открыто говорить, что войско может погибнуть. Только железная дисциплина да еще, пожалуй, страх перед возможностью остаться в одиночестве среди урусских лесов заставляли воинов подчиняться командам. Если бы было куда идти, уходили бы сотнями, но вокруг действительно лес и вода.
Чувствуя этот разброд, начальники ужесточали наказания, сыпали обещаниями будущей добычи, в которые никто не верил, сулили скорый выход в степи, пусть и не родные, но такие желанные. Теперь желанной стала война с половцами, те все же степняки и в леса не лезут. Промерзшим и голодным воинам Бату-хана уже не казались заманчивыми богатые шубы, золотые украшения и прочие посулы. Коня бы не потерять… И рабы у этих урусов строптивые, пока работать заставишь, рука устанет плетью стегать, а на стены так и вовсе не загнать впереди своего войска. И женщины тоже непокорные…
Субедей сидел, зажатый вздувшимися реками, под Козельском, а Бату-хан пытался взять Серенск. Здесь не было такой опасности подтопления, хотя крепость тоже окружена водой и оврагами, но ей с козельским расположением не сравниться. Осада обещала быть недолгой, а добыча большой. Пленные, которых удалось заставить говорить, подтверждали, что в городе собрано много зерна, обычно его по зимнему пути отправляли на север, но в этом году купцов не было, потому зерно осталось в амбарах. Что ж, весть хорошая, зерно было нужно как воздух, которым дышат, как вода, которую пьют.
Ставка Бату-хана устроена подальше от города, достаточно, что там возятся его кешиктены.
Окружив небольшую крепость, сначала привычно предложили сдаться. И привычно получили отказ, не для того урусы запирались, чтобы открыть ворота врагам. Началась подготовка к штурму. Бату-хан распорядился не применять стрел с горящей паклей, чтобы даже случайно не поджечь город.
– Меня не интересуют жители, вы можете перебить их всех, даже лучше, если перебьете, но не спалите зерно, там много зерна.
Сотник Тогорил, услышав такой приказ, подумал, что горожане сами могут поджечь зерно. У урусов самое трепетное отношение к хлебу, но когда дело доходит вот до такого, то и хлеб могут спалить. Но даже думать такое было опасно, не то что произносить вслух.
К Серене-секе метнулись быстро, чтобы не дать возможности уйти в лес, как это сделали жители другого города – Стародуба, и зажечь город. Небось, оставшись внутри сами, ничего не подожгут. Разведка донесла, что крепость невелика, это не Козелле-секе, здесь не было ни такой крутизны самого холма, ни таких стен, ни таких рвов. С севера река, с запада и востока большие овраги. Но овраги без воды, овраг не река, через него можно переправиться. Стены таковы, что можно обойтись без осадных машин, потому тумены можно бросить в бой сразу при подходе.
Так и сделали, не ведя больше переговоров с осажденными, тысячи ордынцев бросились на стены, они тащили лестницы, бросали арканы, стараясь зацепиться за малейший выступ стены, лезли, лезли и лезли. Было очень страшно видеть эту черную массу, затопившую сначала все видимое пространство перед городом, потом предградье, а потом и подходы к стене. А теперь эта масса поглощала собой стены Серенска. Зря жители города радовались, что оказались в стороне от пути страшного войска, зря надеялись, что пронесет беду мимо. Не пронесло, вот она, норовит захватить, поглотить, погубить.
Когда стало ясно, что татарам нужно прежде всего зерно, которого очень много скопилось в амбарах и ларях, потому что купцы с севера в тот год зимой не приходили, нашлись те, кто предложил отдать татарам это зерно, чтобы оставили в покое. Но город возмутился: отдать?! Ни за что! Лучше сгореть самим вместе с этим зерном, только чтобы вражины не смогли воспользоваться.
Бату-хан не смотрел на штурм крепости, такая мелочь не достойна его внимания, он изучал окрестности, когда вдруг услышал многоголосый рев. Мелькнула мысль: взяли город. Но что-то заставило оглянуться. Маленькая крепость горела, причем так, словно ее подожгли сразу во многих местах.
– Где жители?! Сумели уйти?!
– Нет, хан, они внутри.
– Я запретил поджигать город, там сгорит зерно!
– Они сами подожгли себя.
– Что?!
– Сами подожгли… и сгорели…
Такого просто не могло быть – люди сожгли себя сами, чтобы зерно не досталось его воинам?! Бату опустился на сиденье, пытаясь сдержать дрожавшие руки. Если в ближайший день-два Субедей не сумеет взять Козелле-секе, то в войске начнется голод, вернее, падеж лошадей, а монгол без лошади не монгол. Люди съедят коней, а вот кто понесет их дальше – урусские лошади не годились монголам.
Жители Серенска действительно, не желая сдаваться и понимая, что гибель неизбежна, подожгли сами свой город, вернее, хлебные запасы, за которыми так рвались ордынцы. Невыносимый даже для монголов смрад стоял над погибшим городом.
Тогорил был среди тех, кто все же вошел туда, когда пожар еще не закончился. Им удалось отстоять у огня немного зерна, очень хотелось отдать его своей лошади, которая не раз выручала его в бою, но как это сделать? Все отберут юртаджи, потому что прежде всего зерно нужно коням хана и его родственников. Воровато оглянувшись, Тогорил вдруг принялся сыпать зерно горстями себе за пазуху, хоть горсть да донесет.
Вдруг на глаза попалось что-то странное, приглядевшись, он понял, что это останки обгоревшей женщины, видно, она и поджигала. В сторону откатился ее головной убор с какими-то украшениями. Тогорил поднял его, в амбаре было почти темно, потому разглядеть не удалось, сотник оборвал украшения и также сунул за пазуху, как делал обычно, когда грабил дома во взятых городах.
