Мадлен взяла в руки светильник и подняла его таким образом, чтобы хорошо стало видно ее лицо.
– Разве вы меня не узнаете? – спросила она сладким голосом. – Я так вас узнала сразу же.
Встав во весь рост, держа в поднятой руке светильник жестом античной статуи, одновременно благородным и грациозным, так что свет падал на копну ее чудесных белокурых волос, изогнутый торс, влажные губы, Мадлен в эти быстро бегущие минуты предстала эталоном совершенной красоты, когда женщины превращаются в богинь…
Потеряв голову, Манфред восторженно созерцал ее.
– И вы тоже, – все так же сладостно продолжала она, – вы меня сразу узнали… Я это вижу по вашим глазам… Ужасные обстоятельства, которые свели нас однажды, не забываются и никогда не уходят из памяти…
– Мадам… поверьте…
– Молчите! Между вами и мной не может быть никакого притворства… Вы узнали меня, и только великодушие вашего сердца внушило вам мысль игнорировать меня… Назову себя… Я – мертвая с Монфоконской виселицы.
– Ладно! Признаюсь, что я узнал вас, мадам… По вашей красоте. И даже не глядя на ваше очаровательное лицо, которое я и видел-то всего один миг, мог ли я не вспомнить звук вашего голоса, обволакивающего, как ласки любимой женщины.
Манфрел встал и продолжал:
– …Если вы бедны, если вас будут преследовать, если вам придется страдать, если вам потребуется преданность, приходите в любое время, когда вам понадобится… Приходите в маленький домик у ограды Тюильри и назовите себя… Этого будет достаточно…» Видите, мадам, я всё помню… Не хочу знать, почему вы назвали себя мертвой. Я уважаю вашу трагическую тайну…Но для меня, мадам, вы стали Жизнью…
– Несчастный! – глухо проговорила она. – Я несу в себе Смерть!
Манфред лихорадочно продолжал, захваченный порывом, в чем он сам не отдавал себе отчета:
– Почему я спас вас? Почему вы спасли меня, в свою очередь? Ах, мадам, разве оба этих события не кажутся вам имеющими чрезвычайную значимость? Не кажется ли вам, как и мне, что наши судьбы должны были пересечься и соединиться?.. Этим вечером я не хотел приходить сюда… Я вышел из дома… Пришел на берег реки…На меня набросилась кучка негодяев… Я защищался… Потом я подвергся новой атаке… И когда мне показалось, что жизнь моя кончилась, судьбе было угодно, чтобы это произошло именно возле вашего дома, о дверь которого я оперся спиной! И надо же такому случиться, что вы мне открыли спасительный выход!.. Разве это была простая случайность? Нет, нет, мадам… Кто знает, не вел ли меня к вам, без участия моего сознания, могучий инстинкт!.. И что же это за инстинкт, если не любовь…
Он прервался. Слово «любовь» было произнесено совершенно неосознанно.
– Любовь! – повторил он. – Да, мадам, любовь!.. Я любою вас! Чувствую это… Вот и всё… Мне хочется вас любить!..
Он взял руки Мадлен и крепко сжал их. А Мадлен, захваченная этим взрывом чувств, позволила, забывшись, ласкать их.
Порой казалось, что пылкие слова адресованы совсем другой женщине, что его горящий взгляд искал другое, отсутствующее здесь существо.
Да какая разница! Эта любовь, растопившая мрачную безнадежность, захватила ее, привела в экстаз…
На какой-то миг Мадлен пыталась представить себе лицо Франсуа… Но перед нею был Манфред, такой молодой, такой окрыленный любовью!
И вот произошло неизбежное… Они слились в объятии… Их губы соединились, и в то же мгновение у обоих появилось странное, пугающее чувство, что этот поцелуй не пойдет на пользу ни одному, ни другой.
Это было столкновение двух безнадежностей. И они были искренними! Она мечтала только о Франциске I, он – только о Жилет!
Но Мадлен подумала: «О! Полюбить еще раз! Ожить под его жаркими ласками! Возродить свое сердце к новой жизни!»
А Манфред мечтал: «Я забуду ее! Эта женщина, такая прекрасная, даст мне отведать напитка забвения… Я люблю ее!.. Хочу любить!»
Оба чувствовали, что теряют голову.
– Люблю тебя! – шептал он, нервно сжимая ее в своих объятиях.
– Люблю тебя! – отвечала она, охваченная сладострастной дрожью.
Глаза их закрылись в экстазе.
Разбушевавшееся неистовство страсти овладело ими.
– Будь моей! – страстно шептал Манфред.
– Да! Твоей! Твоей! – изнемогая, отвечала она.
Но внезапно, когда он еще сильнее сжал ее в объятиях, когда она, изнемогшая, готова была отдать всю себя, Мадлен своими слабыми руками оттолкнула Манфреда от себя, хриплый крик, полный безнадежного отчаяния, вырвался из ее груди.
– Уходи! Уходи!
– Уходить! – дико оскалился Манфред. – Да ты с ума сошла!.. Ты моя!
– Никогда!.. О, как я несчастна!
– Ты моя! – продолжал он с нарастающим возбуждением.
Он попытался снова обнять женщину.
Мадлен, мертвенно-бледная, с блуждающим взором, разразилась рыданиями:
– Как я несчастна!.. Как несчастна!
Слова ее были похожи на жалобы умирающего ребенка. Манфред поостыл.
Он провел руками по своему вспотевшему лицу и удивленно посмотрел вокруг себя.
– Где я? – пробормотал он. – Я размечтался… о любви… Где Жилет?
Он увидел плачущую распростертую женщину. И тут он понял, что в жизни этой женщины есть какая-то тайна, по безнадежности сравнимая с его чувствами.
Он наклонился над нею, дотронулся до ее плеча.
– Мадам, – сказал он очень нежно…
Она энергично потрясла головой и прохрипела:
– Уходите… бегите… и никогда… никогда… не возвращайтесь!
«Я вернусь, – решил в душе Манфред. – Я хочу знать».
А потом просто, с сочувствием в голосе сказал:
– Прощайте, мадам…
Спустя несколько секунд он был уже за пределами усадьбы, кинувшись от нее бегом, словно сумасшедший. А Мадлен, оставшись одна, продолжала однообразно жаловаться:
– Кая я несчастна!.. Как несчастна!..
На следующее утро Манфред распростился с Лантене. Тот хотел было верхом сопровождать друга до первой смены лошадей. Однако Манфред настаивал на том, что поедет один. Джипси с интересом присутствовала при споре друзей, стараясь скрыть свою заинтересованность.
– Значит, мне не удастся сопровождать тебя, – грустно сказал Лантене.
– Так будет лучше, – заметила Джипси таким странным голосом, что Лантене вздрогнул.
– Почему? – спросил он.
– Я слишком одинока… Кто знает, не увлечет ли тебя с собой Манфред. Да, я так одинока…
Она повернулась к Манфреду.
– Куда едешь?
– В Италию.
– В Ита-алию! – протянула Джипси.
Мы видели, что Манфред был всегда равнодушен к Джипси. Большой интерес к цыганке проявлял только Лантене.
– Разреши мне проводить тебя хотя бы до городских ворот, – попросил Лантене. – Кто знает, что может случиться.
