– Все поняла, господин граф, будем начеку, и даю честное слово – птичка полюбит вас как безумная! Как все те, кого вы привозили сюда.
…Жермена долго рыдала, оставшись наконец одна в запертой комнате, горько оплакивала свою утраченную честь, свою погубленную, как ей казалось, жизнь, с ужасом представляла себе, в каком смертельном беспокойстве находятся сейчас мать и сестры; плакала от ненависти к графу, строила планы побега и мести обидчику – все они оказывались неосуществимыми…
Очнулась несчастная от тяжких дум, услышав жирное покашливание и сонное дыхание мадам Башю. Подняла глаза и сквозь слезы увидела одутловатую и красную харю пьяницы с губастым лиловым ртом, от которого несло перегаром, и с пучком сальных от старой помады полуседых волос, покрытых перхотью. Безобразная голова сидела на морщинистой шее, а ниже шло бесформенное тело с огромным животом и ноги, похожие на столбы, а толстопалые руки сверкали перстнями с разноцветными драгоценными камнями.
При виде пакостной твари, обнажившей в мерзкой улыбочке зеленоватые пеньки зубов, Жермена почувствовала отвращение и новый ужас.
Это чудовище сочло нужным обратиться к ней со словами ободрения.
– Не горюйте так, моя милочка, – сказала мамаша Башю, стараясь сделать понежнее тембр пропитого голоса. – К чему лить слезы молоденькой девушке! Вы испортите ваши глазки, расстроите здоровье. Лучше покушайте и выпейте что-нибудь.
– Я ничего не хочу! – резко оборвала пленница.
– Будьте же благоразумны! Посмотрите, совсем светло, и вы, должно быть, очень проголодались, – продолжала та, раздвигая шторы и обнажив при этом решетки на окнах.
Жермена действительно совсем обессилела. Старуха права, следовало хоть что-нибудь съесть, чтобы подкрепиться, хотя бы для того, чтобы в случае необходимости суметь оказать сопротивление, а оно вполне может потребоваться. Бедняжка взяла грушу и кусочек хлеба, а к мясным яствам не прикоснулась. Налила стакан воды, но пить не стала: побоялась, что туда подсыпано снотворное.
Старуха поняла это движение и сказала все с той же подленькой улыбочкой:
– Не бойтесь, в воду ничего не добавили, хотите попробую? Но лучше отведайте винца. Прямо бархатное!
Откупорив бутылку, она наполнила стакан и выпила залпом. Тогда Жермена отхлебнула несколько глотков, вино придало ей бодрости. Уступая неодолимой потребности в отдыхе, всегда наступающей после тяжелых переживаний, девушка села на диван. Она долго оставалась в мучительном полусне, потом сразу очнулась и снова, с ясностью осознав случившееся, принялась упорно обдумывать побег.
Вид мамаши Башю, развалившейся как свинья на одном из диванов, напомнил пленнице о том, что ее сторожат. Но Жермена не очень боялась и побороться с мегерой, лишь бы убежать.
Она сложила в несколько слоев салфетку, накинула на рот старухе и завязала сзади крепким узлом. Опешившая, полузадохнувшаяся мамаша Башю сопротивлялась. Но нежные руки работящей девушки имели крепкие мускулы. Схватив лапы старухи, она скрутила их и связала жгутом из другой салфетки, затем порылась в кармане фартука экономки, достала ключи и очутилась в другой комнате. Ободренная успехом, Жермена открыла вторую дверь в коридор. Но она не знала о предосторожностях, предпринятых графом, и вскрикнула от удивления и гнева, встретив на пути молодого человека среднего роста, внушительного вида и настроенного явно решительно. На столе перед ним возвышалась бутыль, опорожненная на три четверти. Он вскочил и проговорил хриплым голосом городского подонка:
– Видно, деточка решила сбежать. За это господин граф перерезал бы нам шею, потому что он очень дорожит девочкой. Пошли, красотка, надо вернуться домой.
Не унижая себя мольбами, Жермена схватила за горлышко увесистую бутылку и изо всех сил ударила стража по лбу. Тот упал, почти потеряв сознание, однако успел нажать на кнопку, и по всему дому раздался трезвон. Залаяли собаки. Послышались быстрые шаги, вбежал человек, красный от выпитого, но вполне понимающий, что произошло, и, как это бывает с привычными пьяницами, готовый к решительному действию.
– Что случилось, Бамбош? – спросил он, задвигая дверной засов. И, видя, что у малого по лицу течет кровь, добавил: – Ты ранен?
Бамбош глубоко вздохнул и сказал притворно жалобно:
– Да, папаша Лишамор. Оглоушен дамочкой, у нее тяжелая ручка. Прямо искры полетели из глаз!
– А моя женушка?
Лишамор, услышав астматический хрип, кинулся в другую комнату. Он увидел полузадушенную старуху с посиневшим лицом и сорвал с нее повязку. Все трое настолько беспрекословно подчинились воле графа, что и в его отсутствие никто не посмел даже выразить возмущение Жермене.
Разве что Бамбош пробормотал, подмигнув:
– Сильна девка! Когда граф от нее откажется, мне будет нелегко с ней справиться.
– Мадемуазель, будьте благоразумны, – мрачно сказал Лишамор. – Знайте, что бегство совершенно невозможно.
– Да, моя детка, – заключила, уже оправившись от нападения, мамаша Башю. – Раз господин граф желает вам добра, не надо душить нас. Между нами говоря, вы уж не так несчастны, и многие хотели бы очутиться на вашем месте. Примиритесь с обстоятельствами.
– Никогда! – отрезала Жермена.
Терзаемая мыслью о матери и сестрах, под постоянным надзором сторожей, Жермена провела ужасный день.
Мамаша Башю, не получая ни слова в ответ на сладкие речи, в конце концов умолкла, занялась приготовлением изысканной трапезы и, когда пришло время еды, сказала девушке:
– Милочка, если вы не желаете раскрыть рта, чтобы поговорить со мной, то, может быть, сделаете это ради обеда.
Стыдясь, что не в силах выдержать голодовку, Жермена все-таки перекусила, но от питья окончательно отказалась.
– Красавица моя, вижу, вы продолжаете относиться с недоверием к напиткам, – сладенько уговаривала мамаша Башю. – Честное слово, вино совершенно безвредное. Чтобы вас успокоить, я опять первой его отведаю.
Жермена неуверенно кивнула и, видя, что старуха выпила полный стакан, немножко налила себе. Сотерн[8] показался слегка горьковатым, но ей редко приходилось пить и только самое дешевое, она подумала, что дорогие напитки непременно имеют определенный привкус.
Примерно через час ее непреодолимо повлекло ко сну.
Мамаша Башю уже вовсю храпела в соседней комнате.
В момент, когда Жермена задремывала, ей вспомнилась неудержимая хитрая улыбочка мамаши Башю, смотревшей, как Жермена пила. И она в страхе подумала, что мерзавка опять подсыпала наркотик и выпила сама, чтобы ее обмануть. Ей-то ничего не грозит, если она проспит часок-другой. А мне…
