И всякий раз, когда ему вспомнится Ньюгейт, перед его глазами, как горькая насмешка над ее обитателями, будет возникать символическая фигура Справедливости на фронтоне тюремной арки, выходящей на Сноу-хилл. А внизу, словно приветствуя вновь прибывающих, статуя Дика Виттингтона, напоминающая о том, какое значение придавал этой тюрьме знаменитый лорд-мэр столицы, рьяно пекущийся о порядке и восстановивший этот оплот закона в 1422 году. Хотя известна эта тюрьма — самая большая в Лондоне — была еще в 1188 году, а может быть, и раньше. Не раз ее разрушали, не раз она сгорала. И все же ее восстанавливали ради «блага» заблудших. Особенно «величественный вид» тюрьма эта приобрела после великого пожара 1666 года, когда весь Лондон отстраивался заново. Последний раз, уже окончательно, ее снесли сравнительно недавно — в 1902 году.
Про эту главную тюрьму Англии говорили, что она плодит больше воров и мошенников, чем все притоны и разбойничьи вертепы страны. И действительно, тюрьма представляла собой улей, где роились преступники. Здесь планировались кражи и ограбления, сюда безбоязненно являлись посланцы преступного мира, приносили монеты и слитки металла. Фальшивомонетчики и здесь не сидели без дела; воры-карманники тоже не теряли времени даром — тренировались в своем ремесле и давали уроки новичкам. Проститутки обучали грязному «промыслу» молодых девушек, учили, как стянуть часы или бумажник у зазевавшегося ротозея.
Для большинства из них отсюда дорога была одна: на «роковую перекладину» или на плаху. В этом смысле «Ньюгейтская обитель» служила лишь своего рода пересыльным пунктом между судом и виселицей. В лучшем случае — ссылкой на каторгу. Впрочем, для некоторых из тех, кто был ввергнут в эту пучину, тюрьма становилась родным домом. Постоянными ее жильцами оказывались те, чье дело правосудие «случайно» забывало рассмотреть. Таким, например, вечным узником стал некий майор Бернарда, напрасно прождавший приговора более сорока лет и так и умерший на каменном тюремном полу в 1736 году восьмидесяти двух лет от роду.
Веривший в свою звезду Дефо не желал заживо гнить в тюремных стенах, хотя и устроился здесь, как было сказано, с относительным комфортом. Всю свою энергию он направляет на то, чтобы вырваться на свободу. Единственное средство достижения этого — перо, благо им разрешают пользоваться.
Перо превращается в шпагу
Один за другим выходят его новые памфлеты. Родные и друзья, посещающие заключенного, предлагают эти сочинения издателям. Таким образом, можно сказать, что неутомимый Дефо и в тюрьме не терял времени даром.
Была еще одна форма сочинений, которой он придавал особое значение. В промежутках между созданием памфлетов он пишет письма влиятельным знакомым с просьбой вступиться за него. Пассивное ожидание приговора было не по нему.
Но просьбы его не достигают цели. И наказание неотвратимо. Бледный, выслушивает он приговор очередной сессии суда в Олд Бейли. Самое страшное в нем — заключение в Ньюгейт, доколе это будет угодно Ее Величеству королеве. Ни штраф в 200 марок, ни даже предстоящее трехкратное выставление у по зорного столба не испугали его так, как слова о том, что, в сущности, он может быть обречен на пожизненное заключение.
Такой несправедливости, а вернее жестокости, он никак не ожидал. Гневу его не было предела. Отчаяние породило безрассудство, обернувшееся, однако, ему на пользу.
Упрятанный за решетку Дефо и здесь остается непокорным, бунтующим сочинителем. Он отваживается снова показать зубы и пишет «Гимн позорному столбу». Как удар клинка, эта сатира поражает его гонителей.
Да, его выставят на посмешище у позорного столба, но прежде все узнают, за что человека, решившего высказать правду, подвергают унижению и позору. Смелость и честность никогда не были в почете у ненавистников правды. И он гордится тем, что страдает за нее. Нет, он не страдает, он торжествует, ибо наказание, к которому его приговорил бесчестный суд, это награда; ее удостаиваются лишь самые отважные и мужественные.
С помощью друзей Дефо удалось отпечатать и распространить свое сочинение. И тогда произошло то, чего никто не ожидал.
Ранним утром 29 июля распахнулись тюремные ворота. В сопровождении солдат (полиции тогда не существовало) он побрел по еще безлюдным улицам к бирже.
Здесь, у Французской арки, должен был состояться первый тур его стояния у позорного столба.
Невесело было у него на душе. Ведь еще не так давно на бирже его встречали как равного: одни с ним вежливо и чинно раскланивались, другие заискивающе улыбались, угождали. А сейчас он выставлен на посмешище у столба на помосте. Голова и кисти рук стиснуты деревянной колодкой так, что даже говорить трудно, не то что пошевелиться. И тем не менее Дефо заговорил. Его собственный «Гимн позорному столбу», сразу ставший широко популярным, красноречивее любого защитника обелял несчастного, пострадавшего ради свободы мысли и веротерпимости.
Лондонцы не могли не оценить мужества автора «Гимна».
Вот он стоит у позорного столба, но не сдался, не сломлен. Такое не часто встречается: единоборство одиночки с властями. И человеку у позорного столба толпа воздала должное.
То же самое повторилось и на другой день в Чип-сайде.
Но Подлинный триумф настал на третий день, 31 июля. Дефо надлежало, согласно приговору, стоять у новых, возведенных в 1672 году, ворот Темпл-бар, что в начале Флит-стрит, при въезде из Вестминстера в Сити.
К этому времени уже весь Лондон распевал его «Гимн», написанный в форме незатейливых уличных песенок. И желающих поглазеть на отчаянного парня, сочинившего эти веселые и злые стишки, было более чем достаточно.
Дефо продолжал самодовольно улыбаться. Казалось, он победил и может быть удовлетворен. Но это была иллюзорная победа. Ведь ему предстояло вернуться в камеру. Нет, шутки с законом опасны. Об этом красноречиво свидетельствуют головы казненных на воротах Темпл-бар. Страх промелькнул в его глазах, когда он подумал, что вполне мог разделить эту компанию.
Кончился третий день его позора, нежданно превратившегося в кратковременный триумф. И снова он в стенах Ньюгейтской тюрьмы, где ему надлежало пробыть неизвестно сколько лет.
Но судьба не оставила Дефо и в этот раз. Успех его «Гимна» и то, как встретила публика автора, выставленного у позорного столба, говорили о том, что перо такого публициста, его острую наблюдательность стоит использовать на службе правительству. Во всяком случае так думал Роберт Харли, ловкий политик, решивший воспользоваться талантами Дефо в собственных целях. Вскоре Дефо оказался на свободе.
