К трону Апопи приблизился посланник Крита в одеждах, украшенных красным орнаментом. Хамуди сейчас же взялся за рукоять кинжала и подал знак лучникам. Стоило посланнику сделать хоть одно резкое движение, его немедленно бы убили, таков был приказ повелителя.
Однако критянин склонился перед Апопи с той же почтительностью, что и другие послы. Затем принялся пространно и многословно восхвалять правителя гиксосов, превознося до небес его несравненное могущество и величие, именуя себя ничтожным его рабом.
Младшая сестра повелителя, красавица азиатка Ветреница едва слушала усыпляющее раболепное бормотание критского посла, которое лилось непрекращающимся потоком. Она бесстыдно ласкала своего любовника, художника Миноса, тоже присланного сюда с Крита, чтобы покрыть пестрыми фресками стены заново отстроенного дворца. Юноша краснел от стыда, но не смел уклониться от ласк.
Рабы посланника сложили к подножию трона дары: оружие, серебряные сосуды, инкрустированные бирюзой изящные треножники. Крит, знаменитый как остров лучших мастеров, не посрамил своей славы.
В ответ послу раздался скрипучий голос правителя, едва заслышав который, все приближенные вздрогнули.
— Мой верный военачальник Яннас бьет морских разбойников близ Киклад. Война на море недешево обходится казне. Критяне, по слухам, помогают мерзавцам. Я требую удвоенной дани.
Посол низко поклонился, сердито закусив губу.
Апопи с удовольствием любовался критскими фресками в покоях неприступного дворца, любовался обширным царским ложем, привезенным из разграбленного Мемфиса. Любовался купальней, облицованной известняковыми плитами, уставленной изысканными курильницами и серебряными тазами на мраморных подставках. Но особенно полюбились ему великолепные светильники с каменным основанием и бронзовым цветком на стебле, украшенном резными листьями явора.
Окончив омовение, правитель облачился в коричневые одежды с длинной бахромой и направился на половину своей супруги Танаи, поистине самой безобразной женщины царства. Не отдавая никому ни капли власти, Апопи и жену запретил величать царицей:
— Готова ли ты, жена?
Приземистая, жирная, Танаи без конца пробовала все новые притирания в надежде хоть немного похорошеть. От этого лицо ее становилось все ужасней. Единственное, что служило утешением неприглядной женщине, бывшей египетской рабыне, это возможность ежедневно измываться над прежними госпожами, мстя им за прошлые обиды.
— Взгляни, Апопи! Какая забавная безделица.
Короткими пальцами Танаи перебирала блестящие бусины из неведомого материала.
— Что это у тебя?
— Новая рабыня, привезенная из Мемфиса, говорит, что это называется «стекло». Его делают, расплавляя кварц и добавляя в него натр и золу. Стекло можно красить в любой цвет, какой только пожелаешь!
— Бусины из стекла… Эти мутноваты, пусть мастера придумают, как сделать их яркими и прозрачными. Довольно о стекле. Поторопись! Мне не терпится привести в исполнение наши замыслы, твой и мой.
— Подожди. Мне нужно еще подвести глаза.
Танаи покрывала лицо толстым слоем грима цвета красной охры, а чтобы придать глазам миндалевидную форму, использовала черный порошок из галенита, окиси свинца, и зеленый из малахита, окиси меди.
Все ухищрения лишь подчеркивали ее уродство, но мужа это нисколько не смущало. Он ценил неиссякаемую ненависть Танаи к египтянам, ее изобретательность и толковые советы, как почувствительнее им досадить.
Едва втиснувшись в узкое одеяние, коричневое с белыми полосами, Танаи выплыла из покоев с гордым видом и последовала за супругом, отставая от него на шаг, согласно строгому этикету.
Перед дворцом их ожидал Хамуди с отрядом телохранителей.
— Все готово, владыка.
Правитель со свитой, женой и воинами направился к еще уцелевшим в Аварисе египетским гробницам, домам вечности тех, кто жил здесь задолго до прихода завоевателей.
Сюда же стража согнала немало порабощенных жителей. Те с трепетом ожидали, что всех их постигнет чудовищная расправа.
— От поганого прошлого не останется и следа, — провозгласил Апопи. — Эти развалины занимают в городе слишком много места. Мы снесем их и построим дома для наших лучших воинов.
Старая египтянка проскользнула между стражниками и с плачем припала к ногам правителя.
— Пощади, владыка! Не ополчайся на наших предков! Не тревожь их, не лишай последнего пристанища, умоляю тебя!
Хамуди обрушил жестокий удар на дерзкую просительницу, ребром ладони переломив ей позвоночник.
— Уберите эту падаль, — приказал он страже. — И впредь убивайте всякого, кто осмелится прервать речь правителя.
— Отныне, — продолжал Апопи, — вы будете закапывать мертвых во дворе у порога или по углам ваших грязных домов. В моей славной столице мертвецам не место. Вам запрещается приносить им жертвы и молиться за них. Для вас больше нет ни Прекрасного Запада, ни Вечного Востока, ни царства правогласных. Каждый уличенный в преступлении будет незамедлительно казнен.
Госпожа Танаи была на вершине блаженства. Она неустанно дивилась исключительному уму правителя, который не только привел ее коварный замысел в исполнение, но и значительно улучшил его.
Ни одна другая мера не повергла бы египтян в такое отчаяние. Если запретить им общаться с умершими, они наконец осознают, что их нынешние правители способны влиять на миропорядок.
Правитель со свитой и телохранителями плыл на барке по притоку Нила к островку, где был воздвигнут храм Сета, сложенный из темного кирпича.
Здесь, в главном святилище Авариса, славили не только Сета, но и сирийского бога-громовержца Адада. Перед входом возвышался четырехугольный жертвенник, обсаженный священными дубами, окруженный рвом, полным костей убитых животных, преимущественно ослов.
Жрецы замерли в глубоком поклоне: правитель прибыл на церемонию освящения храма, где ему будут поклоняться как богу. Вызолоченный изнутри и снаружи храм свидетельствовал о богатстве царства, о могуществе его божественного повелителя.
Но пышное празднество ни в ком не вызвало восторга и ликования: все с тревогой поднимали глаза к небу. Над Аварисом сошлись грозные черные тучи.
Безмятежным выглядел только правитель. Тщательно осмотрев храм, он остался доволен работой ремесленников и художников. С этих пор во всех его владениях возвестят, что он богоравный сын безжалостного Сета.
Когда он вышел из храма, молнии змеились на почерневшем небосклоне.
Струи дождя омывали жертвенник, на котором еще лежал связанный крупный белый осел, только что заколотый жрецом-гиксосом.
