— Вы хотите сказать о «Капитане Поле»?
— Я говорю о пьесе, написанной вами… Вы сочинили пьесу, не так ли?
— Да, сочинил.
— Что ж, в этом все дело… Раз вы сочинили пьесу, то давайте ее поставим.
— Прекрасно! Чтобы с ней произошло то же, что и с «Дон Жуаном»?
Арель взял огромную понюшку табаку: таков был его способ ждать, если мимолетное затруднение мешало ему ответить сразу.
— «Дон Жуан», — пробормотал он, — «Дон Жуан»… Конечно, это прекрасное произведение… Но, дорогой мой, вы сами понимаете, там есть стихи.
— Немного.
— Верно… Хорошо, сколь мало ни было в пьесе стихов, они повредили ей… «Капитан Поль», надеюсь, в прозе?
— Да, не волнуйтесь.
— Мне говорили, что там… есть… роль для Жорж.
— Да, но, вероятно, она ее не возьмет.
— От вас, мой друг, она ее возьмет с закрытыми глазами… Но почему она не захочет эту роль?
— По двум причинам.
— Объясните.
— Во-первых, потому, что это роль матери.
— Она только матерей и играет! Ну, а другая причина?..
— Во-вторых, потому, что в пьесе у нее есть сын.
— И что же?
— То, что она никогда не захочет стать матерью Бокажа.
— Полноте! Она же была матерью Фредерика.
— Да. Но роль Дженнаро не столь значительна, как роль в «Капитане Поле». Она скажет, что пьеса не для нее.
— Хорошо! А «Нельская башня»! Может быть, эта пьеса предназначалась для нее? Вчера она играла в ней в четыреста двадцатый раз. Когда читка?
— Вы хотите этого, Арель?
— Я принес вам контракт: тысяча франков единовременно, десять процентов авторских, на шестьдесят франков билетов. Возьмите, вам лишь остается его подписать.
— Благодарю, Арель. Мы прочтем пьесу завтра, но не заключая контракта.
— Значит, читаем завтра?
— Да.
— Кого вы хотите видеть на читке?
— Прежде всего вас, Жорж и Бокажа — вот и все.
— Когда?
— В час дня.
— Пьеса длинная?
— Три часа игры.
— Это хороший размер; мы можем поставить ее в трех действиях.
— И даже в пяти.
— Гм-гм!
— Вы же поставили «Нельскую башню» в семи действиях.
— Это было в злосчастные дни, но, слава Богу, они миновали!
— Вы по-прежнему командир батальона национальной гвардии?
— По-прежнему.
— Теперь меня не удивляет, что в Париже все спокойно. До завтра.
— До завтра.
На другой день, в час, мы расположились в будуаре Жорж; Жорж, как всегда, красивая, возлежала, закутавшись в меха; Бокаж, как всегда, насмешничал; Арель, как всегда, блистал остроумием.
— Итак, вот вы и явились? — обратился ко мне Бокаж.
— Да, собственной персоной.
— Знаете, что мне сказали? Мне сказали, что вы открыли Средиземное море!
— И правильно, что вам об этом сказали, друг мой, ведь вы сами не догадались бы.
— И кажется, вы написали роль для Жорж?
— Я написал пьесу для себя.
— Как это понимать?
— Это значит, что моя пьеса, вероятно, не всем придется по вкусу.
— Только бы она пришлась по вкусу публике.
— Вы знаете, это не всегда довод, что пьеса хороша.
— Это мы еще посмотрим.
— Давайте начнем читку, — предложил Арель.
Место, где мне предстояло читать пьесу, приносило мне несчастье. Именно на этом самом месте я читал «Антони» г-ну Кронье.
После первого действия — оно довольно яркое и все посвящено капитану Полю — Бокаж, потирая руки, воскликнул:
— Очень хорошо, значит, наш путешественник еще не совсем исписался, как поговаривают?
Сами видите, дорогие читатели, что в 1836 году — ровно двадцать пять лет тому назад — уже утверждали, будто я исписался.
Но Жорж еще при чтении первого действия стала, наоборот, мрачнеть.
— Мой дорогой Арель, — с улыбкой заметил я, — по-моему, барометр показывает дождь.
— Надо дослушать, — ответил Арель, — надо дослушать. По первому действию судить нельзя.
Как я и предсказывал, барометр падал от дождя к ливню, от ливня к грозе и от грозы к буре.
Несчастный Арель претерпевал невыносимые муки: он брал понюшку за понюшкой.
На третьем действии он позвонил, чтобы ему наполнили табакерку.
Жорж не выдавила из себя ни слова.
Бокаж начал считать меня более исписавшимся, чем утверждали.
Чтение пьесы закончилось при общей растерянности.
— Ну вот, — обратился я к Арелю, — я предупреждал вас.
— Дело в том, мой дорогой, — сказал Арель, набивая себе в нос табак, — дело в том, что на этот раз вам надо обо всем сказать откровенно, по-дружески: по-моему, вы ошиблись.
— Это в основном мнение Жорж. Не правда ли, Жорж?
— Мое? Вы прекрасно знаете, что я не имею собственного мнения. Я ангажирована в театр господина Ареля и играю роли, которые мне дают.
— Бедная жертва! Хорошо, успокойтесь, моя дорогая Жорж, эту роль вы играть не будете.
— Однако я не говорю, что, если сделать некоторые исправления…
— Убрав роль капитана Поля, например.
— Хорошо, хорошо, я поняла… Вы думаете, будто я не хочу играть роль из-за господина Бокажа.
— Вы не хотите играть роль потому, что она вам не подходит, дорогая моя, только и всего. Я предупреждал Ареля; это он заупрямился, потому во всем его и вините. Только, Арель, вы знаете…
— Что, дорогой друг?
— Наша читка остается между нами: пьеса вам не подходит, но она может подойти вашему соседу.
— А как же! Конечно…
И, поднеся большой и указательный пальцы одной руки к носу, чтобы втянуть последнюю понюшку табаку, Арель приложил другую руку к сердцу.
Я свернул свою рукопись и поцеловал Жорж.
— Помиримся, дорогая, — сказал я.
— О! — воскликнула Жорж. — Вы прекрасно знаете, что я сержусь на вас вовсе не за это.
— Я иду с вами, — сказал Бокаж.
— Нет, нет, оставайтесь, дорогой друг; по-моему, вы в прохладных отношениях с вашим директором и вашей директрисой, и вот для вас повод поладить с ними.
И я ушел.
На другой день первый, кого я встретил, сказал мне:
— Вот как? Значит, вы вернулись?
— Несомненно.
— Да, да, да, об этом я сегодня утром прочел в газете.
— Как? Неужели газета оказалась столь добра, что сообщила о моем возвращении во Францию?
— Косвенно.
— Ах, вот как!
— Да… в связи с пьесой, которую вы читали в театре Порт-Сен-Мартен.
— И которую отвергли?
— В газете об этом сказано, но, по-моему, это неправда.
— Увы, мой дорогой, чистая правда.
— Но кто же поместил это сообщение в газетах?
— Никто.
— Как никто?
— Дорогой мой, подобные штучки оказываются уже набранными; метранпаж находит их на талере и по ошибке заверстывает. Обнаружив ошибку, он впадает в отчаяние… Но что поделаешь?
