Правитель Дамаска не собирался расстраивать доверчивого франджского имама и сообщать ему, что на рынке Акры он успел приметить груды подобных противных Аллаху картин. Да и не к лицу вежливому гостю и опытному дипломату препираться с безумцем, верящим в рождение Бога из чрева женщины и поклоняющемуся двум сбитым поперек доскам. Поэтому атабек созерцал иконы с искренним интересом, и чаяния патриарха на обращение знатного сарацина крепли с каждым осмотренным образом:
– Здесь происходит чудо исцеления в Кане, а тут – воскрешение Лазаря… И поныне Господь являет нам чудеса, помогая своим сынам денно и нощно, – хитроумно ввернул пастырь упоминание привилегий и выгод, которые несла с собой единственно правильная латинская вера.
Атабек спрятал улыбку в густой седине бороды:
– Тогда нет сомнения, что вы, христиане, получаете за свою веру несравнимо большую награду, ибо мы, недостойные, всего лишь сами тщимся исполнять волю Аллаха.
Иерарх смекнул, что нужно ковать железо, пока горячо, уставился честными, водянистыми, агатовыми глазами на Мехенеддина и воззвал проникновенно и убедительно:
– Путь к спасению лежит в крещении! Обратитесь, глубокоуважаемый Мехенеддин, и вы спасетесь!
Его простоватое лицо сияло надеждой и верой, руки держали наготове святое распятие.
– Если я приму вашу веру, я потеряю Дамаск, – сокрушенно заметил спасаемый.
– Душа важнее, – уперся прелат, представляя себе благодарность папы римского за такое исключительное обращение.
– Разумеется, но мой добрый друг аль-Малик аль-Кудса, король Иерусалимский, обнаружит очень мало пользы в союзе с бесправным и неимущим изгнанником.
– Д-да… – растерялся Уильям. Совсем недавно между ним и Фульком произошло очередное взаимонепонимание, когда они одновременно отдали противоречивые приказания генуэзской армаде. Патриарху не хотелось опять застать нерасторопного короля врасплох неожиданной инициативой. В конце концов, живая собака лучше дохлого льва, и мирские выгоды Иерусалимского королевства неотложнее, чем спасение души одного нечестивого чужака, которому и так самое место в аду!
И благочестивый Уильям отступился.
Паломник Этьен де Таранс, вынужденный возвращаться во Францию в разгар высокопоставленного визита, искренне печалился, что никогда больше не увидит своего удивительного нового друга ибн Мункыза. Когда и где еще он сможет похвастаться приятельством с одним из этих прислужников дьявола? Этьен представил, какое удивление и даже недоверие вызовут его рассказы о красивом и обходительном язычнике, враге всех праведных христиан. А как бы потряслись и завидовали пьемонтские соседи, явись он из Святой земли с магометанским пажом! Не сумев побороть присущей его роду щедрости и доброты, он предложил дорогому другу:
– О брат мой, я возвращаюсь в свою страну и хотел бы, чтобы ты послал со мной своего сына. Я возьму его к себе на воспитание и выращу из этого неотесанного арабского недоросля настоящего, полного истинных достоинств рыцаря! Пусть он посмотрит на наши страны, научится разуму и нашим добрым обычаям. Когда он вернется, он будет поистине умным человеком!
Мурхаф, худой, носатый, прыщавый отрок с пробивающимися усиками и огромными мечтательными глазами, вздрогнул и с тревогой взглянул на отца. Усама жестом призвал сына к молчанию:
– Я благодарен тебе, брат мой, за это предложение, – взволнованно пробормотал эмир, склонив голову в белоснежной чалме и прижав, по своему обыкновению, руку к сердцу. – За твою дружбу и щедрость будет тебе небесная награда. Клянусь твоей жизнью, то же было и у меня в душе, но меня удерживает от этого лишь то, что его бабушка – моя мать – очень любит Мурхафа и не позволила ему уехать со мной, пока не заставила поклясться, что я привезу внука обратно.
– Значит, твоя мать еще жива? – спросил Этьен с удивлением.
Усама подтвердил:
– Да будут дни моей благородной матери многочисленнее морского песка.
– Тогда, конечно, не поступай против ее желания, – вздохнул франк и дружески ткнул мальчишку под дых, – а я-то слышал, что вы, магометане, считаете своих женщин чем-то вроде скота!
Усама поднял брови и учтиво ответил:
– Нельзя отрицать у благородных женщин храбрости, гордости и правильности в суждениях. Такие женщины действительно могут достичь лучшего удела женщины – стать матерями истинных мужчин.
– Отец, если бы вы заставили меня поехать с франджем, я был бы несчастнейшим из людей! – воскликнул Мурхаф, едва Этьен отошел.
– Молчи, фонтан глупости, – нахмурился Усама. – Я предпочел бы, чтобы ты попал в плен, нежели уехал в страну демонов креста, да обезобразит их Аллах, но ведь не мог же я сказать это гяуру в лицо!
Разумным представлялось многое вслух не говорить. В утешение Усама ибн Мункыз обещал себе, что, если Аллах найдет нужным продлить его дни, он непременно опишет все увиденное в стране франджей в назидание потомкам. Он непременно расскажет про их женщин, которым чужда всякая скромность. Даже тут, в Акре, Усама каждый день посещал хамам, и в той же бане мылись не только необрезанные и волосатые собаки-франджи, но и женщины! И эти бесстыжие существа как ни в чем не бывало мылились, плескались в бассейнах, смеялись и болтали, не смущаясь присутствием мужчин неподалеку!
За трапезами эти «мадамы», как называли их франджи, сами заводили разговор с гостями, смело смотрели им в глаза, не стеснялись выспрашивать Усаму о порядках и нравах в его гареме и проявляли неестественное любопытство даже к такой обыденной вещи, как невольники-кастраты. А франджские кафиры, столь воинственные и несдержанные, оказались совершенно лишенными самолюбия и ревности и беспрекословно терпели в своих мадамах любую распущенность. До эмира доходили невероятные истории о том, как христиане находили в кроватях собственных жен чужих мужчин. Однако сам Усама не позволял себе расспрашивать собеседниц об этих случаях, поскольку, в отличие от них, был человеком учтивым. Он просто принимал все эти случаи на веру, так как пересказывали их люди почтенные и достойные всяческого уважения. Даже про королеву Мелисенду, женщину красивую, хоть и немолодую, говорили, что в юности она открыто держала любовника, а когда Фульк подослал к осквернителю своей чести убийцу, королева сурово отомстила всем, кого подозревала в содействии мужу, самого же супруга-рогоносца устрашила настолько, что с тех пор он беспрекословно уступал ей во всем. Мало того, гордые и непокорные рыцари добровольно установили над собой унизительные законы, по которым женщины наследовали титулы и земли! Два самых могущественных правителя франджей – аль-Малик Фульк и князь Антиохийский – оба обладали своими государствами лишь благодаря тому, что женились на наследницах этих владений.
