– Лейтенант Гольдринг, за что вы получили «Железный крест» второй степени?
– Не ваше дело!
«Теперь всё равно. Пусть этот лейтенант всё-таки подойдёт немножечко ближе. Тогда…»
– Проверьте документы, герр лейтенант, – сердито бросил Лемке и, не сводя глаз с Генриха, засунул руку в ящик.
«Неужели догадался и взял пистолет?» – ужаснулся Генрих.
Лейтенант подошёл к столу, взял документы Гольдринга и отошёл в сторону.
Генрих положил руку в карман. Лемке вздрогнул, весь напрягся. Гольдринг спокойно вытащил коробку сигар.
– Герр майор, герр майор! – в голосе лейтенанта слышались одновременно удивление и испуг.
– Что случилось? – Лемке на минуту отвернулся.
«Стрелять, немедленно стрелять». – Но что это с лейтенантом?
Лейтенант, проверявший документы, молча подал раскрытую книжку Гольдринга майору.
Там лежала фотография генерал-майора войск СС Бертгольда с надписью: «Генриху фон Гольдрингу от отца».
– Герр генерал-майор Бертгольд ваш отец?
Очевидно, выстрел был бы меньшей неожиданностью, нежели эта фотография.
– Это ваш отец? – повторил ошеломлённый Лемке.
– Прекратите комедию! – Гольдринг порывисто вскочил. Коробка с сигарами Лемке полетела в угол кабинета. – На каком основании вы будите меня среди ночи и более часа держите на допросе?
– Но, герр Гольдринг…
– Никаких «но»! Немедленно машину и отвезите меня в гостиницу. Завтра же Бертгольд узнает обо всём.
«Наступление, только наступление. Отчаянное, безудержное, как и подобает юному сыну гестаповского генерала»
– Но убитый оберст Гартнер был офицером по особым поручениям генерала Бертгольда, – пробормотал Лемке.
– Без вас знаю!
Генрих почувствовал, как безграничная, невыразимая радость заполнила всё его существо… А может, не стоит портить мёд дёгтем. Чёрт с ними, с этими остолопами!
– Но ведь мы не знали, – вмешался лейтенант.
– Рюмку коньяка! – Генрих упал в кресло. Ему казалось что ещё миг – и он громко, во весь голос расхохочется или запоёт свою любимую песню здесь, в кабинете гестаповского следователя. Он прикрыл ладонью глаза, чтобы они не выдали его радости.
– Герр барон, герр барон, – услышал он тихое и почтительное.
Генрих отвёл руку. Перед ним стоял лейтенант и держал в руках поднос, на нём стояла бутылка коньяка и несколько рюмок. Бутылка уже была начата.
«А они неплохой коньяк попивают!» – подумал Генрих, взглянув на этикетку.
Лейтенант налил, Генрих выпил залпом, потом вытащил коробку сигар и подал её лейтенанту. Тот схватил сигару так торопливо, что Генрих вынужден был стиснуть зубы, чтобы не рассмеяться. Лемке, перегнувшись через стол, тоже взял одну.
Все трое прикурили от зажигалки Генриха.
– Вот теперь, когда вы немного успокоились, герр обер-лейтенант фон Гольдринг…
«А давно ли я был для тебя просто Гольдрингом?..»
– …Вы поймите нас. Убивают такую персону, как оберст Гартнер, вы единственный, кто вышел из ресторана перед взрывом…
Зазвонил телефон.
– Это из Берлина. – Майор бросился к телефону. Слушаю!
– Опять генерал Бертгольд! Он уже в третий раз звонит сегодня, – прикрыв рукою трубку, прошептал Лемке. К сожалению, ничего нового.
Генрих протянул руку к трубке.
– Герр генерал-майор! С вами хочет говорить обер-лейтенант фон Гольдринг. Да, он тут.
Лемке подал трубку Генриху так почтительно, словно перед ним сидел сам генерал.
– Да, это я… В командировке. Почему здесь и так поздно? – Гольдринг взглянул на майора и лейтенанта. Жестом, мимикой, взглядом те молили – молчи!
– Если террористы убивают офицера моего отца, разве я могу быть спокоен?.. Конечно, помогу… А что с нею? Поцелуйте Лору от меня… и как от брата, и как от жениха… Только не говорите ей, я хочу сам сказать. До скорого и желанного свидания…
Генрих положил трубку.
– Барон фон Гольдринг, я очень прошу вас забыть о сегодняшнем недоразумении! – извинился Лемке. – Думаю, что наше знакомство, так неудачно начавшееся…
– Оно дало мне возможность поговорить с отцом, и это меня немножко компенсировало! – весело перебил его Генрих.
– А представляете, что было б с нами, если бы вы на несколько минут задержались и погибли при взрыве? – сам ужасаясь своему предположению, спросил Лемке.
– Ну, я устал. Прикажите подать машину.
– О, пожалуйста! Но я надеюсь, что вы не забудете своего обещания помочь нам?
– Чем смогу. – Генрих поклонился и вышел. Минут через пятнадцать он уже спал крепким сном.
Заподозрить мадам Тарваль в стремлениях к высоким идеалам, а тем более к таким, которые требовали от неё каких-либо материальных жертв, было трудно. Ещё так недавно круг её интересов ограничивался желанием уж если не расширять, то во всяком случае удерживать на достигнутом уровне гостиницу и ресторан при ней, доставшиеся ей от покойного мужа. И надо сказать, что она проявила себя как достойная наследница и распорядительница воли покойного. Правда, расцвету этого дела благоприятствовали не только её хозяйственные способности, а и некоторые специфические условия. Сен-Реми, славившийся как курортный городишко, весь год, за исключением поздней осени, был наполнен множеством приезжих. Они охотно пользовались гостиницей и кухней мадам Тарваль, так как хозяйка умела создать тот уют, который закрепил за её домом славу порядочного, семейного пансиона. Это впечатление, возможно, усиливало и то, что двое детей мадам Тарваль, сын Жан и дочка Моника, не болтались под ногами отдыхающих, а в меру своих сил помогали матери. Мадам Тарваль считала: дети с малолетства должны приучаться к мысли, что ничто в жизни не даётся даром.
Жан и Моника стали взрослыми. Всё, казалось, шло хорошо, и мадам заранее распланировала, как она обеспечит будущее своих детей. Дочке она завещает ресторан, а гостиницу – сыну.
Война разбила все планы. Правда, гостиница не пустовала. Большая часть номеров была занята постоянными обитателями, беженцами из Парижа и вообще с севера. Беженцы не спешили возвращаться обратно, туда, где был установлен более суровый оккупационный режим. В Сен-Реми он был всё-таки прикрыт хоть фиговым листком – договором между немецким командованием и правительством Виши об «охране района». Беженцы пользовались и рестораном, но прежней прибыли не было. Дела мадам Тарваль пошатнулись. Одно дело курортники, которые приезжают развлекаться, заранее отложив для этого деньги, и совсем другое – постоянные обитатели, дрожащие над каждым су, ибо они и сами не знают, насколько им хватит их средств, и даже не представляют себе, когда можно будет вернуться домой. К тому же мадам Тарваль должна была систематически помогать матери, которая жила с младшей дочерью в деревне Травельса. До войны младшая сестра мадам Тарваль Луиза жила в Париже – там работал её муж, Андре Ренар, по профессии авиационный инженер. Но Андре Ренар в 1939 году был призван в армию, служил в авиации и, вероятно, погиб, так как Луиза за всё время не получила от него ни одного письма. Вскоре гитлеровцы конфисковали всё имущество Андре Ренара, и Луизе пришлось покинуть Париж и переехать к матери, в небольшую деревеньку километрах в тридцати от Сен-Реми.
