Степан дома отдавал последние указания Олене. Он хозяин толковый и кузнец хороший, как жалко, что ему пришлось погасить огонь в его кузне и уезжать. Он решил тащить невестку, ее мать и троих детей к родственникам в дальней веси, а сам попытаться вернуться в Рязань, если успеет. Я понимала, что в каждом из них, да и у меня тоже, жила надежда, что все обойдется. Уезжать людям уж очень не хотелось, ведь одно дело пересиживать напасть на заимке весной или летом, и совсем другое – зимой. Скотину с собой не уведешь, лошадь по сугробам и то с трудом пройдет, а что делать с коровой, с овцами, со свиньями? На санях места и детям не хватало, не говоря уже о поросятах… К тому же на заимке сена для коровы не припасено, не рассчитано на нее… Оставалась одна надежда – на князей с их дружинами и на то, что набег будет недолгим.
На соседнем дворе тоже заканчивали сборы, Терентий зычным голосом распоряжался тремя подмастерьями, носившими и носившими скарб из дома кто к саням, кто в сарай. Суетились женщины, бегом бегали, то и дело попадая под ноги и получая подзатыльники, дети. Я подошла ближе к плетню, разделявшему наши дворы, и стояла, пытаясь выглядеть Маняшу, хотелось попрощаться с девочкой. Ее не было видно, зато меня заметил сам хозяин:
– Ты чего? Чего надо?
Назвать тон вежливым не поворачивался язык. Странно, я не сделала ничего плохого, разве что стояла и смотрела. Надо было помогать, что ли?
– Ничего, просто смотрю.
– А неча глазеть, иди себе!
Вот тебе и на! Нормальный же мужик, чего это он?
От плетня меня оттащила Олена:
– Ты на Терентия не глазей, они же добро прячут, а ты вроде подсматриваешь.
Вот оно что, Терентий испугался, что я пойду откапывать их добро, как только они выедут за ворота? Олена на такие слова сокрушенно покачала головой:
– А думаешь, редко такое бывает? Свои же схроны потрошат, родичи, соседи…
– Я хотела попрощаться с Маняшей.
Олена как-то странно покосилась на меня и помотала головой:
– Чего прощаться, не возьмут они ее, небось.
– Как не возьмут, а где же девочка останется?
– Мыслю, оставят они ее с бабкой Матреной, слепая же старуха, надо кому-то воды подать… Ну и еще кого из холопов, чтобы охранять, вон старого Прова, небось…
Я обомлела, оставить маленькую девочку со слепой старухой да еще и зимой?! Пров сам едва ноги волочит. Но самое страшное не это, если татары все же придут, то им даже деваться будет некуда! Получалось, что Терентий попросту оставлял тех, кто стал обузой, оставлял на верную смерть. Не может быть, чтобы он не сознавал этого. В ту минуту я ненавидела Терентия больше Батыя!
Мое состояние заметил Степан:
– Ты чего?
– Терентий Маняшу и Матрену оставляет?
Степан помрачнел, он с утра был у соседа и, видно, знал, что там творится.
– А что ему делать? Матрена не доедет, слепа и стара уже, сама вызвалась остаться. Пров – тоже.
– А Маняшу?! Если татары придут, девочка погибнет.
Степан со злостью швырнул в угол ковшик, который держал в руках:
– Ну чего душу-то травишь?! И без тебя тошно.
Секунду я смотрела вслед его широкой спине в дверном проеме, но тут же выскочила во двор. Наши сани были уже загружены, осталось усадить девчонок, уложить только что родившую Прасковью с малышом и запрячь Пегого.
– Степан, давай возьмем Маняшу с собой?
Его лицо было не просто злым, он стал бешеным:
– Куда?! У меня Пегий и так не потянет. Вместо своих детей? – Степан схватил меня за руку и подтащил к стоявшим в ожидании посадки девчонкам Прасковьи. – Вместо кого из них, выбирай?!
Девчонки дружно заревели.
– Вместо меня, я остаюсь.
– Настя, ты взрослая, пойдешь сама и помочь сможешь, а ее куда?! – это уже Олена.
Она права, кроме того, каждый лишний рот – это опасность для остальных. Большую часть дороги Пегий не потянет, значит, надо будет нести девчонок на руках, и делать это придется Степану, больше некому. Мало того, они ехали почти в неизвестность, к родичам Прасковьи, где могли и не принять. Как тогда – непонятно.
Из меня помощница плохая – только выехать за пределы Рязани, а там мне в другую сторону – на запад к Козельску, а они по Оке. Моих уговоров поехать тоже в Козельск не послушали, далеко, мол, не дойдут. Да и возвращаться как? Правда, на Козельске я тоже не настаивала, помня о судьбе самого города. Может, где-нибудь в дальней веси выживут?..
– Я все равно остаюсь…
Степан пожал плечами:
– Как знаешь.
Глядя им вслед, Олена сокрушенно покачала головой:
– Прасковью не растрясли бы, ведь едва жива.
Вот кому надо было остаться, переждать у Авдотьи, но молодая женщина заупрямилась, ей казалось, что если девочки уедут без нее, то непременно погибнут.
У соседей тоже двинулись, но там семья еще больше и саней трое. Им что, тоже места для старухи с девчонкой не хватило?
Наконец сани выбрались на улицу, двинулись по ней за другими такими же санями с беженцами. А сзади пристроились следующие. Рязанский посад потянулся кто куда…
Вдруг поваливший густыми хлопьями снег быстро прятал следы и пеленой скрывал уехавших. Олена перекрестила их:
– Может, сбережет бог. В снег али дождь уезжать – к добру, вернутся, значит.
У меня вдруг тоскливо сжалось сердце: они-то, может, и вернутся, а мы? Если все будет так, как написано в летописях, то ни Олене, ни мне не выжить. Оставалось только надеяться, что либо летописцы ошиблись, либо князь Роман все же сумеет что-то изменить в этом мире. Или я все же уйду в Козельск.
Когда мы вернулись обратно во двор, я оглянулась на соседское крыльцо, там, закутавшись в плат, не замечая обильного снегопада, стояла Маняша. Плат сполз, открыв волосики, ветер задул снег под небольшой навес крыльца, и девочка уже была мокрой. Дверь в дом открыта, Маняше не пришло в голову, что ветер выдувает последнее тепло. Прова не видно. Неужели она вообще одна?
– Маняша…
Я одним движением перемахнула через невысокий плетень, подошла к ней.
– Мань, а кто еще остался?
– Баба Матрена, – прошептала девочка.
– И все?
– Да…
Счастье Терентия, что он успел уехать! Вернее, не одного его, скорее это дело его злющей супруги Свары. Наверное, у соседки было нормальное имя, но к ней так прицепилась вполне точная кличка, что про имя забыли. Так и есть, на вопрос, кто сказал остаться, Маня также тихо прошептала:
– Тетка Свара…
Оставить четырехлетнюю кроху со слепой старухой… Вот гады! Просто понадеялись, что девочку подберут сердобольные соседи, а старуха помрет в холоде и без еды сама. Да… не все на Руси были нормальными и тогда!
– Пойдем в дом, холодно на улице.
Олена тоже вернулась во двор, увидев меня на соседском крыльце, крикнула:
