— Если вы позволите, я прерву пламенное выступление моего друга, — вмешался в их разговор Джованни, когда они вошли в отведенную им комнату под номером пять, — будьте любезны, сударыня, сообщить нам, кто живет во дворце с аркадами, где, как я заметил, сейчас начинается бал?
— Там живет господин capitano di giustizia, о котором только что шла речь. Это его дом.
— Но это ложь! — вскричал Джованни. — Это дворец графской семьи Гамбарини.
Финетта нахмурилась.
— Тс-с! — проговорила она. — Имя, которое вы произнесли, в Страмбе под строжайшим запретом. Герцог предал его проклятию еще до того, как меня выдали замуж в этот дом; capitano di giustizia, горбатый черт, жестоко наказывает всякого, кто отваживается произнести это имя без проклятия и плевка. Этот душегуб обрекает свои жертвы на муки раньше, чем начнет их допрашивать. Он говорит, что арестанта должно избить прежде, чем задать ему первый вопрос. Невозможно пересчитать, скольким людям из-за Гамбарини раздробили пальцы и прижгли бока.
— Но отчего, ради всего святого, отчего?! — спросил Джованни, уклонившись от взгляда Петра, а он означал: вот видишь, что я тебе говорил, дуралей!
— Откуда мне знать? — пожала плечами Финетта. — Меня это не касается, не женского ума дело.
Меж тем Джованни снял свой пояс с саблей и денежным мешком, и Финетта, узрев знак серебряной ноги в поножах меж двумя звездами, зажала ладонью рот, чтоб подавить вопль ужаса.
— Герб Гамбарини! — прошептала она. — Как же вы, безголовый, безумный человек, отваживаетесь носить нечто подобное? Почему не предпочтете носить на теле прямо образ Вельзевула?!
Джованни гордо вскинул голову, но было видно, как от волнения у него ходит ходуном кадык.
— Я ношу его потому, что это герб, который доблестно заслужил один из моих предков, когда на службе Его Святейшества лишился ноги, — проговорил он. — Ибо я — Джованни Гамбарини, единственный сын графа Одорико Гамбарини.
Петр со вздохом опустился на скамеечку возле камина и вытянул свои длинные ноги.
— Это, конечно, между нами, прекрасная синьора, — устало попросил он без особой надежды. — Никому больше не говорите об этом.
Финетта покраснела от злости.
— Весьма признательна вам за визит, — проговорила она. — Отчего вам взбрело в голову притащиться в Страмбу, и почему вы решили искать убежища в нашем доме? Кто просил вас оказывать нам такую честь, вы, безмозглые дураки? Ах, теперь я понимаю, почему муж с таким подозрением смотрел на молодого человека и отчего смылся под предлогом, что он будто бы идет в собор. Потому что мой супруг, этот гадкий слизняк, — герцогский доносчик! Черт побери, да что же вы?! Бегите, бегите, спасайтесь, или будет поздно.
— Сдается мне, этот совет вполне уместен, — сказал Петр и поднялся. — Если наш хозяин отправился к герцогу, то мы все проиграли и должны незаметно смыться. Мотать отсюда, Джованни, мотать.
— Этого, Бог даст, никогда не случится, Гамбарини никогда не бегали от кого бы то ни было, — проговорил Джованни. — Я не тронусь из Страмбы, пока не переговорю с герцогом как мужчина с мужчиной и не узнаю лично от него, почему он возненавидел наш род. — Так он говорил, но, противореча своим же словам, дрожащими руками пытался пристегнуть пояс, который только что снял. Мешок с деньгами сполз у него с ремня и упал на землю; Джованни поднял его и после краткого раздумья подал Петру.
— По-моему, у тебя он будет в большей сохранности, тебе угрожает меньшая опасность, чем мне.
Петр прицепил мешок к своему поясу.
— Разумная предосторожность, — проговорил он, — хотя и предпринята, как мне кажется, поздновато.
Действительно, снаружи, на пьяцца Монументале, раздался цокот копыт целой кавалькады всадников. Они скакали к гостинице от герцогского двора; поскольку тьма была кромешная, высоко над головами всадники держали зажженные факелы.
— Что теперь будет? — всхлипнул Джованни. — Что будет?
— Наверно, они войдут к нам во двор, — с лихорадочной поспешностью проговорила Финетта. Открыв двери, она выбежала в коридор, нетерпеливо подгоняя юношей поспешить за ней. — Я выведу вас из вестибюля через черный ход, а когда все успокоится, пошлю за вами мальчика из конюшни, он приведет ваших лошадей. Вы подождете его за базиликой Санта Мария дельи Анджели, это рядом с воротами Сан-Пьетро. Сейчас половина восьмого, а ворота запирают только в девять. Может, вы еще проскочите.
Все это она очень быстро и четко провернула в своей прелестной головке, обвитой черной короной, но — увы! — когда они сбегали по лестнице в вестибюль, цокот копыт стих, всадники подъехали к гостинице, послышались слова приказа, чтобы трое немедленно отправились сторожить черный ход. Голос, который отдавал этот приказ, был тверд, но это был отнюдь не командирский голос. Несколько хрипловатый, он дрожал и срывался от внутреннего напряжения, — казалось, голос дрожит от опьянения.
— Дядюшка Танкред! — проговорил Джованни. — Я узнаю его голос.
— Притворись, будто видишь его впервые, — посоветовал Петр. — Ни за что в мире не признавайся, кто ты таков. Настаивай, что твое сходство с отцом — чистая случайность. И посмотри в книге для иностранцев, кто ты теперь, собственно, такой.
— Бартоломео Симоне, — подсказала Финетта. — Вы расписались, что вы — Бартоломео Симоне.
— Бартоломео Симоне, сын торговца лентами, — проговорил Петр.
— Глупости, — отрезал Джованни. — Мой падре перевернулся бы в гробу, если бы перед лицом дяди я отрекся от его и своего рода.
И он, подняв голову, начал медленно спускаться вниз по лестнице, заранее разведя руки, очевидно, готовясь броситься на шею своему прекрасному дядюшке и разбить стальной панцирь, сковавший его сердце.
— Вот осёл! Вот это осёл! — простонал Петр. Но делать уже было нечего.
Трактирщик, ссутулясь и что-то блея, с подлой услужливостью распахнул обе створки главных дверей, словно намеревался впустить в вестибюль фургон для перевозки мебели, и в квадратной раме столь просторного входа появилось нечто великолепное и ослепительно-блестящее.
Это был мужчина, невысокий, но статный, одетый в платье из золотой парчи, прошитой полосами черного бархата с тонким орнаментом из сверкающего позумента. Рукава камзола, украшенные продольными вырезами, сквозь которые просвечивало элегантное шелковое белье щеголя, вздувались пузырями, точно так же, как и коротенькие штаны с большим напуском, доходившие до половины ляжек; ноги франта были обтянуты белыми чулками, чье снежное великолепие оттенялось черной лентой с золотой бахромою, подвязанной под левым коленом, и черными туфлями с золотыми каблуками и золотыми пряжками.
