— Вот это уже деловой вопрос, — удовлетворенно сказал Сеян. — Сможешь. Они опередят вас на час-два, не больше. Заставишь своих гребцов как следует приналечь на весла, вот и все. Тут сейчас безветрие, так что парус «Сфинксу» не поможет.
А потом придумаешь, как подойти к судну. Это хорошо, что у тебя торговая посудина, она никак не похожа на пиратскую лодку, и никто ее бояться не будет. В общем, ты человек, я вижу, ловкий, найдешь способ взять их на абордаж. Кстати, что у тебя за команда?
— Да так, всякий сброд, — махнул рукой Никомед. — Вор на воре.
— Не так уж и плохо, — заметил Сеян. — На них можно положиться в таком деле? Естественно, если им хорошо заплатить?
Никомед размышлял несколько секунд.
— Думаю, да, — ответил он наконец, — На большинство. Это такие прохвосты... Тем более, некоторые из них и раньше промышляли пиратством.
— Отлично, — с удовлетворением сказал Сеян. — Немедленно рассчитай тех, кто ненадежен. Остальным пообещай по десять золотых на нос. Только ничего им не рассказывай. Я не должен быть в это замешан.
«Вот так мы и себя обезопасим, — подумал он с удовольствием. — Не только у императрицы есть незапятнанное имя, которым следует дорожить. А теперь все сделает проходимец-Никомед, и с нас взятки гладки. Замечательно получается».
— А охраны на «Сфинксе» нет? — опасливо спросил грек. — Потому что воины из моих матросов не ахти какие — только жрать да пить умеют.
— Охрана есть, — кивнул Сеян. — Пять гладиаторов. Но вам не придется вступать в бой. Этим займутся мои люди. Возьмешь на борт десяток отчаянных парней, которые сейчас ждут моего приказа, они все и сделают. Не бойся, твоя драгоценная шкура не пострадает.
Никомед совсем успокоился. Что ж, надо попробовать. Если этот человек, не задумываясь, отвалил каждому паршивому матросу по десять ауреев, то сколько же получит он, капитан и доверенное лицо? У шкипера сладко засосало под ложечкой.
— Ладно, Никомед из Халкедона. — Сеян поднялся на ноги. — Идем. Не будем терять времени. Сейчас соберем моих людей, а потом я дам тебе последние инструкции. Надеюсь, ты не подведешь меня.
— Можешь быть спокоен, господин, — поклялся грек. — Я сделаю, как ты сказал.
— Смотри. — Сеян окинул его тяжелым взглядом. — И не забывай — у меня есть не только монеты в кошельке, но и меч в ножнах. От тебя зависит, что ты получишь.
Эта угроза напоследок слегка испортила Никомеду настроение, но он быстро успокоился, уверяя себя, что все пройдет как надо, и Фортуна преподнесет ему самый главный подарок в его жизни.
Тиберий Клавдий Нерон медленным тяжелым шагом прохаживался по просторной, скромно обставленной комнате в правом крыле Палатинского дворца, где он жил по настоянию матери, хотя сам предпочел бы тихую уединенную виллу на морском берегу.
Ему уже исполнилось пятьдесят пять лет; это был высокий костистый мужчина с большими сильными руками, почти лысый. Двигался он, наклонив вперед голову и глядя в пол.
Не многим мог прийтись по душе характер Тиберия — он был угрюмым, молчаливым, нелюдимым человеком, крайне подозрительным и недоверчивым. Но не предопределение богов тому виной — жизнь сделала его таким.
Уже в младенчестве ему пришлось пережить много испытаний; хотя ребенок еще и не мог осознать их, это несомненно наложило свой отпечаток на его психику. Когда ему было два года, его родители — Ливия и ее первый муж, враг Октавиана, вынуждены были спасаться бегством от солдат будущего цезаря. Однажды в Неаполе они укрылись в какой-то подворотне, погоня была уже совсем близко, и тут маленький Тиберий громко заплакал. Чудом не среагировали преследователи на эти крики, а ведь Ливия уже решила задушить ребенка, если тот не замолчит. Иначе погибли бы все.
Затем они еле унесли ноги во время лесного пожара в Греции — на Ливии, которая держала на руках Тиберия, уже загорелась одежда.
В девять лет он пережил смерть отца, которого очень любил и уважал. Воспитанием ребенка занялась мать; именно она упорно прививала ему подозрительность и недоверчивость к окружающим. Атмосфера страха глубоко проникла в мозг и душу Тиберия.
По достижении совершеннолетия он начал обычную карьеру римского патриция, преодолевая ступеньку за ступенькой — должностную лестницу. Ну, может, не совсем обычную — ведь его отчимом был Август, повелитель Италии.
Поэтому должности квестора, претора, а затем и консула Тиберий занимал раньше установленного законом возраста. Впрочем, сенат не возражал. Во-первых, бессмысленно было бы противиться воле принцепса, а во-вторых, сам Тиберий показал себя толковым военачальником и расторопным администратором.
Воинскую службу он начал в чине трибуна в Кантабрийском походе Марка Випсания Агриппы. Затем, в двадцать два года, уже сам возглавил армию на Востоке, где одержал несколько значительных побед над парфянами.
А потом последовала бесчисленная череда войн — с ретами и винделиками, с германцами и паннонцами. Все они были успешными и снискали Тиберию славу великого полководца.
Но вот личная жизнь у него не складывалась. Почти непрерывные военные операции дали ему, правда, возможность на время вырваться из-под навязчивой опеки Ливии, но пристальный взгляд матери, казалось, преследовал его везде.
Именно она заставила его развестись с женой, дочерью Марка Агриппы Випсанией, которая уже родила ему сына, и жениться на Юлии, овдовевшей дочери Августа.
Со слезами на глазах прощался Тиберий с женщиной, которую — единственную в жизни — по-настоящему любил. Но не посмел противиться воле императрицы.
Из брака с Юлией ничего хорошего не получилось — супруги искренне ненавидели друг друга, и семейная жизнь Тиберия стала сплошным кошмаром.
Утешение находил он лишь в военных победах — как раз в то время он подавил опасное восстание в Паннонии.
Но жестокие боги нанесли ему еще один удар — неожиданно в Германии умер тридцатилетний Друз, родной брат Тиберия, которого тот очень любил. А усугубили трагедию слухи, которые приписывали эту смерть их матери Ливии, — ведь Друз был убежденным республиканцем, и открыто призывал Августа отказаться от единоличной власти. Этого бы императрица, конечно, не допустила. Терзавшийся подозрениями Тиберий делался все более замкнутым и угрюмым.
Именно этим было, наверное, продиктовано его решение удалиться от гражданской и военной деятельности, причем сделать это сейчас, когда он находился в зените славы, был консуляром и народным трибуном. А то ведь подрастали внуки цезаря — Гай и Луций, и если бы Тиберий промедлил, то его отъезд могли бы истолковать как унизительную отставку.
