Глава XVIII. Красный плащ
– Партия проиграна, смешаем карты.
– Послушай, дон Олимпий, – заметил ему картежник, – подумай-ка, что ты сел играть прежде, чем заблаговестили к вечерней ave Maria, а теперь вон звонят уж к утренней.
– Покуда я затыкал тебе рот дукатами, ты небось не лаял, скверный Цербер. Чорт возьми! я проиграл и эту; мне сдавать.
– Мне было бы гораздо приятнее ваших денег, если б вы убрались к чорту, – как честный картежник…
– Если ты можешь устроить так, чтоб эти слова могли хоть секунду ужиться вместе… я… я даю тебе Сицилию, по ту и по другую сторону маяка.
– Уж больше семи часов прошло против срока назначенного вице-королем; и если полицейский, который уж давно точит на меня зубы, меня узнает, мне только и останется привязать себе камень на шею да броситься в море.
– Ах, ты мерзкий Иуда Искариотский! – крикнул Олимпий, ударив кулаком об стол, так что полетели бутылки, стаканы и всё, что на нём было: – ты заговорил карты… я и эту проиграл.
Картёжник лгал по обыкновению; полицейский и он были заодно, как пальцы одной руки, всегда готовые захватить, что надо. У полицейского не было лучшего шпиона для всего, что происходило в его игорном доме, и даже в окрестностях. Плата за это гнусное ремесло состояла в позволении иметь карты без бандеролей.
– Теперь уж ничего не осталось… все проиграно.
– Не унывай, дон Олимпий, завтра тебе повезет опять.
– Марцио прожужжал мне все уши тем, что моя часть вся вышла… и что его тысяча цехинов уж на исходе…
– Тысяча да тысяча – это две тысячи. Да знаешь ли ты, дон Олимпий, – заметил игрок, что за две тысячи цехинов можно здесь в королевстве купить целое герцогство? Каким образом ты выиграл столько денег? Расскажи-ка мне, как они тебе достались.
– Они мне достались, как добыча, когда мы сражались за веру.
– За какую веру? – спросил игрок; – потому что, не в обиду будь сказано, мне кажется, будто ты бывал больше с турками, чем с христианами. А в каких морях ты сражался, дон Олимпий?
– О! в разных морях.
– В каких же именно?
При таком допросе Олимпий непременно дал бы промах, если б один из игроков случайно не выручил его вопросом:
– Отчего ты никогда не приведешь с собой твоего товарища Марцио?
– О! Марцио важничает; он видится с господами и корчит из себя герцога, словно мы и не маячили вместе жизнь в Луккских лесах.
– Так ты, значит, добычу получил в лесу, а не на море, – лукаво заметил игрок.
– В лесу ли, на море ли, что тебе за дело, мерзкий иуда? А! ты за мной хочешь шпионить? – смутившись отвечал Олимпий. Игрок, который не шутя боялся этого гиганта, сдержал поневоле свое любопытство.
В следующий вечер Олимпий не садился по своему обыкновению за карточный стол, а удалился в угол комнаты. Он сидел облокотившись и выпускал изо рта облака дыма одно за другим. Лицо его, мрачное и само по себе, казалось еще страшнее в темноте.
– Отчего ты не привел своего приятеля Марцио?
Вопрос этот кольнул его, как нож в сердце. Он взбесился и наговорил лишнего:
– Потому что он в красном плаще; он воображает, что он сам граф Ченчи, у которого он украл плащ…
– Ну, успокойся, не сердись! – сказал игрок, ставя перед ним стакан вина.
Олимпий выпил залпом и, вздыхая, поставил на стол стакан.
– Ты не любишь меня, – говорил ему игрок, – и дурно делаешь; а я бы дал тебе взаймы двенадцать дукатов, чтобы отыграться…
– Кто ж тебе сказал, что я не люблю тебя? Я люблю тебя больше хлеба.
– А этот Марцио, которого ты чтишь как своего начальника, обижает тебя и не дает тебе денег…
– Представь себе! Знаешь ли, что он ответил мне, когда я сказал ему, что у меня нет денег? Если ты беден, так пойди и повесься.
– Он это сказал тебе?
– Да! и спрашивал меня: куда я намерен отправиться: если ты пойдешь, говорит, на восток, то я пойду на запад…
– Это способно заставить камень содрогнуться, – говорил игрок и, делая вид, будто пьет, передавал полный стакан Олимпию, который выпил его залпом. – Да, брат, – продолжал он: такова-то людская неблагодарность! Пока ты им нужен, они сулят тебе золотые горы, прошла нужда, и думать позабыли…
– Твоя правда! твоя правда!
– Что ж ты будешь делать теперь? Если я могу чем помочь тебе, скажи только: ты увидишь, что я для друзей готов кинуться в огонь в одной рубашке. О людях следует говорить то же, что о лошадях: я посмотрю на повороте, каков ты?… выпьем…
– Выпьем! – отвечал Олимпий, и выпив, обтерся рукой и продолжал: – Не знаю, что и делать. Если б ты мог как-нибудь доставить надежное письмо в Рим фамилии Ченчи, – я уверен, что эти не оставят меня без помощи… потому что они должны помочь мне…
– Да, вот как? – заметил игрок и навострил уши, как заяц, который прислушивается. Лицо его прояснилось и выражало радость, как у плотоядного животного, когда, спрятавшись в сумерках, оно видит или слышит приближение добычи.
Олимпий лгал, приписывая Марцио обидные слова; было совершенно наоборот: он с участием сказал ему, что его тысяча цехинов, уж несколько дней назад, кончены, и что, так как по его мнению, им необходимо скорее выбраться из королевства, то он не согласен допустить Олимпия быть обобранным игроками или растратить по харчевням необходимые на дорогу деньги. Но Олимпий лгал нарочно и обвинял другого для того, чтоб оправдать себя.
Однако Марцио подумав, нашел, что поступил неблагоразумно, и что опасно раздражать Олимпия, который сделался еще хуже прежнего, благодаря жизни и разврату большого города. Он решился отыскать Олимпия и смягчить его, пока они не выберутся из королевства, что он намерен был сделать очень скоро. Зная, в какой игорный дом ходит обыкновенно Олимпий, он отправился туда.
– Должны! – проговорил игрок, – да разве графы Ченчи твои банкиры, Олимпий?
– Им нужно быть ими…
– Понимаю, ты верно отправил спать какого-нибудь врага их дома?…
– За такие дела не даются пенсии…
– Так за что же?
– Дело поважнее этого… гораздо важнее… тайна сидит здесь… и для того, чтоб крышка была хорошо закрыта, надо наложить на нее серебряную печать…
– Да?… А ты поверишь мне эту тайну?…
– Я знаю… кто убил графа Ченчи…
– О! – воскликнули хором все игроки, видя входящего человека с вежливыми манерами и завернутого в великолепный красный плащ с золотою каймою: – добро пожаловать, дон Марцио!
Марцио был немало удивлен, когда услышал свое имя; он осмотрелся кругом, и глаза его остановились на Олимпии, лицо которого немного перекосилось. Тем не менее, Олимпий остался в своем прежнем положении и бормотал что-то, по-видимому, не обращая внимания на Марцио.
