— От доместика[88] сицилийского гарнизона я слышал: Аббас грека отдал служить на корабли, боится, что не только мы доберемся, но и сами арабы могут его прикончить. Предатели ни у кого не были в почете… — Василий поправил на шее золотую фибулу, будто она душила его.
Варда подтвердил:
— Да, это верно… Кстати, о кораблях. А не послать ли нам триста хеландий, те, что мы уже сумели построить после поражения у берегов Апулеи, чтобы сокрушить арабов в Сицилии и обратно взять крепость. Аббас похвалялся, что, укрепившись на острове, он свой флот двинет по Танаису к Джурджанийскому морю на завоевание хазар.
— Это всего лишь слова, логофет, не так-то просто достичь на кораблях земли кагана. А вот твоя мысль, дядя, послать триста хеландий — это реальность! — заключил император. — Да, ведь мы, кажется, посылали к хазарскому царю философа Константина. Что с ним?
— Сейчас узнаем. — Варда хлопнул в ладоши. Вошел протасикрит. — Пусть придет сюда Фотий.
Вскоре Фотий, облаченный в тяжелые одежды патриарха, явился перед светлые очи василевса, первого министра и шталмейстера и поведал о том, что он только что принял гонца-негуса от отца Константина, который сообщил об отыскании в Херсонесе мощей св. Климента, и теперь, слава Иисусу, они будут принадлежать не Риму, а Константинополю.
— Пусть папа Николай от злости поскребет свою лысину. А может, наоборот, изменит к нам свое отношение[89], — добавил Фотий. — Знать, Господь на нашей стороне, и Влахернская Богородица покровительствует больше теперь нам, чем римлянам…
— Вот и хорошо. Значит, обстоятельства благоприятствуют нашему походу… Отче, — обратился Михаил к патриарху, — завтра и начнешь освящать хеландии, которые мы решили послать в Сицилию… А кто возглавит этот поход?
— Думаю, что патриций Константин Кондомит. Человек он расторопный, хорошо знает морское дело, — поспешил ответить Варда: втайне он боялся, что командовать хеландиями назначат его…
— Пусть будет так! И ты, мой верный шталмейстер, на время сменишь зал прекрасной конюшни на кормовую каюту[90]. И привезешь нам голову гнусного предателя и бросишь ее на пол дворца правосудия. — Василевс скользнул взглядом по мраморным плитам Лавзнака и уперся в одну из колонн, рядом с которой стояла обитая красным бархатом бронзовая скамья для возлежания. И вдруг губы его перекосила судорога, Михаил затопал ногами и закричал громко, и крик его гулко заметался под высокими сводами:
— Почему она до сих пор здесь?! — Император указал на скамью. — Почему не убрали?!
В дверях появились перепуганные слуги. Они подняли ее и быстро унесли. Остановившимся взглядом Михаил еще долго смотрел на то место, где стояло ложе, будто узрел не белые мраморные плиты, а кровь… Внимание Варды тоже было устремлено туда, и Василий, видя их озабоченность и отрешенность, позволил себе на какой-то миг усмехнуться…
Он тоже присутствовал при убийстве Феоктиста здесь, в главном зале Лавзнака, находящемся рядом с императорскими покоями, и знал скрытую причину его.
…У Феодоры ближайшими советниками были логофет дрома, магистр Мануил и брат Варда. Последнего всегда точил червь честолюбия, Варда не мог допустить, что Августа больше всего благоволит Феоктисту за его ум, преданность делу и честность — качества, на которых впоследствии и сыграл он в своих низких устремлениях. Первое, что он сделал, поссорил Феоктиста с Мануилом: как первый министр, логофет дрома исполнял еще обязанности рефендария — заведующего казнохранилищем, а Мануил был нечист на руку. И когда Варда уличил последнего в незаконной растрате, Феоктист в гневе выгнал Мануила из дворца. У Феодоры остались два советника — Варда торжествовал. Теперь нужно свалить Феоктиста. Как это сделать?
У Михаила III в любимцах уже ходил его конюх Василий. Варда подговаривает василевса попросить у матери для македонянина должность шталмейстера. В дело вступился Феоктист и заметил, что должности и места даются по достоинству и заслугам. Феодора сыну отказала, Михаил был в ярости, Василий-македонянин возненавидел и саму Августу, и ее первого министра. Варда торжествовал снова. И однажды он заметил своему племяннику:
— Покуда Феоктист будет заодно с Августой, ты, император, останешься бессилен… А заодно потому, что хотят пожениться, об этом все говорят во дворце, а поженившись, они замыслят лишить нас жизни, чтобы самостоятельно править.
Эти слова и решили участь логофета дромы. Ему бы упредить события, но, порядочный по натуре, он верил в порядочность других…
А тем временем во дворце уже созрел заговор. На общем собрании условились: когда Феоктист, окончив трудиться в государственном казнохранилище, пойдет в Лавзнак на доклад к Феодоре, то и Михаил явится туда и отдаст экскувиторам приказание убить логофета дрому.
Ничего не подозревавший Феоктист, выйдя из казнохранилища, в галерее дворца встретил Варду. Поздоровался, но тот, не ответив на приветствие, смерил министра дерзким взглядом. Немного дальше логофет дрома повстречал василевса, который запретил ему идти к Августе и приказал о текущих делах доложить ему, императору.
Министр удивился, смутился и на какое-то время замешкался и тем самым дал повод крикнуть Михаилу:
— Арестуйте этого человека!
Варда бросается к логофету дроме, тот бежит, поняв теперь, что ему угрожает. Его догоняют в главном зале Лавзнака, валят на пол. Михаил приказывает отвести Феоктиста в Скилу[91]. К несчастью для первого министра, на шум из опочивальни выбежала Феодора с распущенными волосами, платье на ней было в беспорядке. Она потребовала вернуть министра, разражаясь бранью.
Это заступничество и погубило Феоктиста. Приближенные Михаила и Варды испугались, что если логофет дрома останется жить, то они потом с Феодорой жестоко отомстят им. И участь Феоктиста была решена — напрасно несчастный залез под бронзовую скамью, стараясь спастись от гибели. Один из гвардейцев, нагнувшись, сильным ударом меча пронзил ему живот. Македонянин унес умирающего, корчившегося в страшных муках.
Феодора, видя это, бросилась к Михаилу и Варде.
— О кровожадные и нечестивые звери! — кричала она. — Неблагодарный сын! Добром же отплатил ты твоему второму отцу за все его заботы и попечения о тебе! А ты, завистливый и злой дух, — обратилась она к брату, — за что осквернил мое правление?.. Но Бог — свидетель совершенного вами злодейства — рано или поздно покарает вас самих подобным же образом, и сами вы падете от руки злодеев.
Потом, воздев руки к небу, она, вся в трепете, проговорила:
