– Ваше величество, – произнесла она, приседая в глубоком реверансе.
Король кивком отпустил слугу и, как только за ним закрылась дверь, подошел к Аннунсиате, взял ее руки и поднес к губам, чтобы поцеловать.
– Моя дорогая, я так рад вас видеть. Я слышал, что вы уже вернулись в Лондон. Руперт рассказал о вашей семейной трагедии. Примите мои искренние соболезнования.
– Спасибо, сэр, – поблагодарила Аннунсиата.
Король был в одной рубашке, без парика. Она впервые заметила, как много серебра в его темных волосах, изрезанное морщинами лицо казалось изможденным, а под глазами залегли глубокие тени.
– Как вы себя чувствуете? Вас что-то беспокоит?
– Я весь день пробыл на Совете, выслушивая этого пресловутого Оутса, – сказал он, усаживаясь на длинную кушетку и приглашая ее сесть рядом.
Король любил простые отношения, которые мог себе позволить только в кругу семьи, а Аннунсиату он считал ее членом.
– Я заболеваю, думая, что такой омерзительный, лживый и болтливый тип, как Оутс, может процветать. Он на каждом шагу настолько противоречит себе, что его можно было бы поднять на смех... но дело касается Рима. Если бы все зависело только от меня, я пресек бы это на корню, как заведомую чушь.
– Тогда почему вы не сделаете это, сэр? Чарльз покачал головой:
– Слишком трудные времена. Джеймс – убежденный католик и мой наследник. Шейфтсбери и его шустрые ребята слишком жадны до власти. Денби хочет публично разоблачить Шейфтсбери, чтобы расстроить его замыслы, а это требует некоторого расследования. Оутс представил копии обвинения Эдмунду Годфри, как я искрение верю, единственному неподкупному члену городского магистрата, и он объявил каждому члену парламента, что обязательно обнародует все эти списки, если Совет попытается замять дело. Джеймс тоже приходил ко мне и требовал оправдать его имя. Поэтому нет никакой надежды, что дело заглохнет само собой.
– Значит, опасность есть, сэр? – тихо спросила Аннунсиата.
Король выдавил подобие улыбки.
– Почему люди так боятся католиков? Я не знаю. Но народ, особенно в Лондоне, убежден, что все католики – тайная и кровожадная армия, выжидающая, когда можно будет выступить и уничтожить всех протестантов до единого. Вспомни «большой пожар»: ведь когда он начался, в Лондоне говорили, что инициатива исходит от католиков.
– Сегодня упоминали о «пороховом заговоре», – промолвила Аннунсиата.
– А «ирландское восстание»? Они помнят только то, что хотят. Ну да ладно. Я постараюсь сделать все, что в моих силах. Слушание продолжится завтра. Проклятый Оутс! Он подготовил документ, состоящий из восьмидесяти одного пункта и тьмы имен, а посему мы потеряем много времени, чтобы разобраться в нем. Но... – он сделал паузу, и его лицо омрачилось, – ...в настоящий момент у него на руках первая пачка ордеров на арест, и он выбил из Совета разрешение на арест высших иезуитов.
Глаза Аннунсиаты расширились от ужаса, а король продолжал:
– Мои руки связаны. Я вынужден был дать разрешение. Молю Бога, чтобы дело не дошло до суда. Но я хотел бы настоятельно просить вас быть осторожной! Держитесь подальше от толпы, моя дорогая, и избегайте компании католиков. У меня осталось не так много близких людей, и я не хочу вас потерять. Может быть, вам лучше на некоторое время вернуться в Йоркшир.
– Я буду осторожна, – сказала она, – но пока останусь здесь. Вам наверняка понадобятся друзья, а королеве...
– Бог благословит вас! Я не хочу просить вас так рисковать собой, но должен поблагодарить за этот порыв.
Заговор рос, как на дрожжах. Первоначальные слушания длились три дня. Каждый вечер количество арестованных иезуитских священников увеличивалось. На третий день было получено разрешение на изъятие личных бумаг секретаря герцогини Йоркской, Кольмана. Его официальные бумаги были вполне невинны, но сыщики нашли коробку, спрятанную в дымовой трубе. В ней обнаружили компрометирующую переписку с папским нунцием и конфессором французского короля, последняя надежда остановить Оутса растаяла, как дым. Когда это стало достоянием общественности, в Лондоне началась настоящая истерия. Не было ни одного человека, который не верил бы всем сердцем в обвинения Оутса. Полное публичное расследование стало неизбежным.
14 октября было обнаружено, что сэр Эдмунд Годфри пропал из своего дома, а 17 октября его изуродованное тело нашли в канаве на Примроуз-хилл.
– Я никогда не видела такой паники, – сказала Хлорис, вернувшаяся с Томом и Гиффордом из похода за покупками. – Народ баррикадирует собственные дома. Все говорят только о заговоре. По слухам, поход против протестантов уже в полном разгаре, и тот бедный джентльмен, которого нашли в канаве, – первая жертва. На улице почти никого нет. Я попыталась заговорить с одной девушкой, но все, что она могла сказать: «...католики наступают, католики наступают».
– Помоги нам Бог! Народ так невежествен, – сказала Аннунсиата, слегка побледнев.
– Вот, госпожа, поскольку нельзя вызвать регулярные войска, они решили сами всю ночь патрулировать улицы. Том говорит, что хозяева торговых лавок смертельно боятся ночных поджогов, – по их мнению, именно это послужило причиной начала «большого пожара». Все они приготовили большие емкости с водой и держат их у изголовья кроватей. Граждан предупредили, чтобы они, выходя на улицу, вооружались. В магазине даже устроили прилавок, на котором продавались маленькие муф-пистоли, специально для дам. Вы в жизни не видели такой суматохи.
– Лорд Рочестер считает, что панику разжигают виги, распространяя гнусные истории среди тех, кто не очень-то верит в этот заговор, – сказала Аннунсиата. – Я думаю, надо написать Ральфу и предупредить его – отцу Сент-Мору может грозить опасность.
Парламент был созван 21 октября, а вскоре король снова вызвал Аннунсиату для частной беседы. Он выглядел усталым как никогда.
– Я не могу этого остановить, – сказал он ей. – Убийство Берри повергло в панику даже пансионеров Денби. И ни один человек, ни в одном доме не осмелится публично усомниться в заговоре, боясь попасть в следующий бюллетень Оутса. Парламент единогласно решил, что заговор существует. И все суды и документы должны быть под контролем вигов, тогда как любой из тори считается подозрительным. Они хотят созвать ополчение, а всех католиков арестовать и посадить в тюрьму. Бог знает, что тогда может случиться. Вы должны уехать из Лондона, моя дорогая!
– Но, сэр!..
– Нет, нет. Я знаю, что вы хотите быть подле меня, и очень признателен вам за это, но мне в любом случае придется согласиться выслать из Лондона всех католиков. В силу входит Указ о десяти милях.
