Потом Канболет и Куанч боролись вдвоем против Кубати, но безуспешно: как ни старались, а повалить парня на землю им не удалось. Канболет шутливо возмущался и жаловался на «старческую немощь».
Как бы в отместку, он заставил Кубати присесть на корточки и ковылять к дому «гусиной поступью», да еще и нести на плечах хохочущего во все горло Куанча.
* * *
— Не зайдешь ли ко мне в кузню, Канболет? — пригласил Емуз. — Не бойся, я не собираюсь делать тебя своим подручным.
— А я бы охотно постучал молотом под началом такого мастера, — улыбнулся Канболет, поддерживая шутливый тон кузнеца.
В углу, возле горна, стояла Нальжан. Видно, она только что прокачала мехи, и пламя горящих углей играло розовыми отблесками на ее лице.
Емуз подошел к массивному чинаровому обрубку, на котором была укреплена наковальня.
— Давай-ка, сын Тузарова, положим эту деревяшку набок.
Мужчины навалились на тяжёлый комель — три обхвата в поперечнике — и опрокинули его на сухой глинобитный пол кузницы. В земле обнаружилось углубление. Нальжан наклонилась и вынула оттуда промасленный полотняный мешок.
— Здесь все, что осталось от твоего наследства, Канболет, — сказала она. — Развязывай мешок.
Волнуясь от неясного предчувствия, Тузаров запустил руку во внутрь мешка и ощутил гладкую прохладную поверхность металла. И вот на свет божий вновь появился знаменитый и злополучный панцирь Саладина. События семилетней давности вдруг ожили перед взором Канболета подобно тому, как вспыхивают иногда в потухшем костре запоздалые язычки яркого огня.
— Как он сюда попал? — хриплым голосом пробасил Тузаров. Он устало опустился на скамью и поставил панцирь рядом с собой.
— Сестра тебе расскажет, — Емуз посмотрел на сестру, кивнул ей головой и вышел из кузницы.
И Нальжан рассказала о кровавой резне и пожаре в усадьбе Тузаровых, о встрече с бешеным Мухамедом и Вшиголовым Алигоко, о геройстве, старика Адешема. В тот день он не умер, а дотянул, как потом узнала Нальжан, до весны. А вот веселый Нартшу, весь израненный, выжил. Только не живет он в своем доме, а подался в горы, стал абреком. Рассказала Нальжан и о том, как сшибла с ног Мухамеда и расквасила нос Алигоко, о том, как грубо и низко вел себя Хатажуков.
Его выходка и подсказала Нальжан средство, при помощи которого она увезла панцирь. Нальжан просто надела «этот проклятый железный сай»[63] на себя, а сверху натянула сай обычный, суконный. Она поняла, что кровожадные пши затеяли это страшное побоище из-за одного только панциря — значит, он дорог. А раз так, то не видеть им панциря, как собственных затылков.
В суматохе она незаметно выбралась из каральбиевской спальни, вскочила на первую попавшуюся лошадь и погнала ее в степь. Потом, на другой день, она вспомнила о брате и поехала к нему. Панцирь сняла лишь у него в доме. Натерпелась и страху и неудобств. Очень уж давил он ей в груди.
Емуз полюбовался опасной реликвией и спрятал ее в своей кузне. Было решено помалкивать о неожиданном приобретении и даже постараться не вспоминать о нем до лучших времен.
— Уо, Нальжан, — тихо произнес Канболет, — я никогда не был ранен, но сегодня в начале твоего рассказа почувствовал себя так, словно у меня открылась старая рана. А теперь — будто слова твои ее исцелили.
— Ах, Канболет! Что это у тебя с глазами? Как ты смотришь…
— Я не знаю, как я смотрю, Нальжан. Я только знаю, что думаю.
Нальжан чуть задержалась в дверях кузницы:
— Иногда и женщине не вредно подумать. Например, о том, что пора готовить обед…
— Ну, конечно, — засмеялся Тузаров. — И кусок хлеба из рук такой женщины — дар пророка!
Нальжан смущенно отмахнулась рукой и поспешила к летней кухне.
В кузницу вошел Емуз и деловито спросил:
— Поставим чурбан на место?
— Поставим, — согласился Канболет. — А панцирь… — Тузаров сам поднял чинаровый комель. — Панцирь пусть будет в доме. У меня есть насчет него кое-какие намерения.
— Тебе виднее, — ответил Емуз. — А что касается молодого мужчины, которого ты хотел бы встретить, я, кажется, смогу тебя с ним свести.
Тузаров удивленно вскинул брови.
— Неужели ты имеешь в виду того загадочного уорка, который помог нам попасть на корабль?
— Да.
— Но откуда тебе может быть известно, кто он такой, если я не узнал даже его имени?
— Нетрудно догадаться, — пряча в усы довольную ухмылку, сказал Емуз.
Канболет больше не стал ни о чем допытываться.
За едой говорили, по просьбе Тузарова, о свойствах железа, о способах закалки металла, о преимуществах одних клинков перед другими. (При этой беседе позволили присутствовать и юношам: пусть послушают.) Речь зашла и об удивительной дамасской стали. Емуз объяснил, что ее достоинства создаются не только особыми приемами ковки и закаливания. Дело тут и в таинственных секретах выплавки самой руды. Нет, не разгадать этих секретов. Попробуй определить заранее, какое зернышко куры склюют первым, а какое последним! Канболет грустно посетовал об утрате своей дамасской сабли, которой так дорожил. Ее отняли у него в ту ночь в Бахчисарае…
Емуз от души посочувствовал молодому другу и постарался отвлечь его рассказами о богатых здешних лесах. Было решено завтра же, еще затемно отправиться на тот берег Чегема и в густых чащобах предгорья попытать охотничьего счастья.
— Куанч будет вам хорошим проводником, — сказал Емуз. — А я пойти не смогу. Нельзя в наше тревожное время оставлять дом без мужчины.
* * *
Перед сном Канболету захотелось выйти в сад. Да заодно решил посмотреть, что это Кубати так долго задерживается под кухонным навесом: не может никак расстаться с дружком Куанчем? Однако, к немалому своему удивлению, Куанча он застал спящим в его закутке у конюшни, а под навесом была одна Нальжан: при свете затухающего костра укладывала в походный нед съестные припасы для наших охотников. Непонятная робость вдруг зашевелилась в груди Канболета.
Не замеченный Нальжан, он поторопился свернуть за угол дома и ступил на крепко утоптанную тропинку. С непривычным для себя наслаждением вдыхал Тузаров нежные расслабляющие ароматы цветущего сада. Почему-то смущаясь перед самим собой и чувствуя легкое головокружение, он остановился под яблоней и прижался щекой к ее прохладному шершавому стволу. Сквозь ветви ему загадочно подмигивали звезды — будто намекали, что нет такой тайны, которую можно было бы скрыть от них даже в самых укромных закоулках человеческой души.
Неожиданно чей-то тихий шепот прошелестел в нескольких шагах от Канболета:
