Он снова замолчал, оглядывая неподвижную, потрепанную фигуру на бревне.
— Жаль, — сказал Лаймонд все с той же предельной резкостью. — Жаль, что ты не пришел ко мне пять лет назад. Ты возненавидел бы меня так же, как ненавидишь сейчас, но среди Стюартов, возможно, появился бы настоящий мужчина.
— Созданный тобой! — Стюарт вскинул голову, загородив луну.
Лаймонд помедлил с ответом, затем сказал с легкой насмешкой:
— Для того чтобы учить, вовсе не нужны какие-то особые качества.
— За исключением притворства, — возразил Робин Стюарт. — Ты внушил мне уважение к себе, а сам шпионил все это время. Чему ты научил О'Лайам-Роу? — Он рассмеялся каким-то несвойственным ему смехом. — Я заметил, что он побрился. Он, не моргнув глазом, нарушил данную мне клятву, стоило тебе вновь наложить на него лапу. Он ведь тоже и не сеньор, и не человек дела, не так ли?
— Напротив, — возразил Лаймонд, — он очень близок и к тому, и к другому.
— А когда Фрэнсис Кроуфорд кончит забавляться с ним, он станет никем, — заявил Стюарт. Его безвольно свисающие по бокам руки болтались, как неприкаянные. — Он припадет к твоим ногам, станет восхвалять тебя. — Хриплый голос прервался: Стюарта душило отвращение к себе, затем, вновь обретя дыхание, он продолжил: — Ты не жалуешь рожденных вне брака, не так ли, парень? Не пускаешь нас в чистую горницу, пока манеры наши не исправятся. А что на этот счет говорит Ричард Калтер?
— На какой счет? — спросил Лаймонд.
— Насчет привычек своего знаменитого деда. Великий человек и гордость семьи, что правда, то правда — только вот спать порой ложился не в свою постель. Как его милости нравятся такие слухи?
Лаймонд встал. Не столь высокий, как лучник, он заговорил так грозно, что воздух, казалось, вот-вот разорвется в клочья.
— Какие слухи, Стюарт?
Стрелок, презрительно усмехнувшись, уклончиво ответил:
— Нового наследника титула зовут Кевин, не так ли? Я слышал, как жена Эрскина толковала об этом. Старая леди не захотела назвать его ни Фрэнсисом, ни в честь твоего папаши. Об остальном можешь догадаться сам.
Он не заметил, как Лаймонд отвел правую руку назад, а только почувствовал жестокий удар по лицу. Луна, казалось, растаяла, превратившись в млечную пыль, воздух хлестнул по щекам, и Стюарт рухнул как подкошенный.
Когда он пришел в себя, лежал один в густых зарослях кустарника, а Шпага и лук валялись рядом. Чтобы найти лук, пришлось, наверное, потратить немало времени и труда.
Робин Стюарт перевернулся и, прижав кулаки к лицу, стал проклинать Фрэнсиса Кроуфорда со страстной ненавистью и тоской…
Стояла жара. В Шатобриане в новом дворце и в старой средневековой крепости с садами и парками, где жила любовница старого короля до тех пор, пока муж не вскрыл ей вены, где стихи, которые они писали друг другу, все еще витали в воздухе, висели поникшие гирлянды и пузырилась на солнце свежая краска. Здесь, в одном из роскошных замков коннетабля, предполагалось разместить двор и главных представителей чрезвычайного посольства. В передней, в приемном зале на галереях, на новых площадках для турниров, на новом пруду — везде господствовал тон суровой деловитости; церемонии, словно затянутые в тугой корсет, строго следовали этикету.
Маршал де Сент-Андре направлялся в Лондон с кортежем в семьсот человек в сопровождении нескольких судов, груженных пшеницей, оркестра из лучших королевских музыкантов, штата отборных поваров, а также Буадофена, нового французского посла с сотней бочонков вина для его личного пользования.
Сент-Андре заехал в Шатобриан, и его чествовали, а после он не спеша тронулся в путь, чтобы вручить его величеству, королю Англии, орден святого Михаила, а также обсудить с ним ряд интересных предложений.
Возможно, он сожалел, что покидает своего новорожденного сына, но не подавал вида. Если и существовали другие причины для отзыва де Шемо, кроме тех, что лежали на поверхности, коннетабль не давал никаких объяснений. Маршал де Сент-Андре посетил по дороге английское посольство в Сомюре. Годичное пребывание сэра Джеймса Мейсона во Франции благополучно приближалось к концу, и он готовился вручить на две тысяч семьсот унций серебряной и золоченой посуды своему счастливому преемнику и присоединиться к своим землякам, неспешно продвигавшимся к Нанту.
В Шатобриане между тем приготовления приближались к концу. Французы умели пустить пыль в глаза. Гости волей-неволей должны были восхищаться великолепным дорогостоящим механизмом, слаженная работа которого не бросалась в глаза. О'Лайам-Роу задержался в предчувствии какой-то беды.
Остался он, вопреки своей воле, из-за маленькой королевы. Стюарт все еще находился на свободе. После охоты с гепардом О'Лайам-Роу был хорошо принят при дворе вдовствующей королевы, но поддерживал связь осторожно, чтобы не скомпрометировать Лаймонда.
Его чувства к Фрэнсису Кроуфорду по-прежнему граничили с ожесточением, но он никак не мог заставить себя обвинить Лаймонда в том, чего тот не совершал. Тем более, что следовало признать: именно от этого язычника, не признававшего над собой никаких законов, в огромной степени зависело спасение маленькой королевы. По мере того как один полный опасностей день сменялся другим, он с нарастающей в самых глубинах своего существа болью убеждался, что самые верные средства, какие Лаймонд мог употребить, находились под рукой: достаточно было обратиться к Уне О'Дуайер.
О'Коннор не мог присутствовать в замке по причинам дипломатического характера. К принцу это не относилось — его нейтралитет был всем известен. Госпоже Бойл и ее племяннице тоже было позволено участвовать в церемониях: они сняли в городе квартиру, где, несомненно, поселился и О'Коннор и где собирался жить до тех пор, пока посольство не отправится в свой трудный обратный путь.
Посольство все еще не приехало. Но кортеж вдовствующей королевы уже прибыл. Вскоре с позволения мадам де Паруа О'Лайам-Роу пришел навестить Марию. Мадам Франсуаза д'Эстамвиль, дама де Паруа, заурядная педантка, заменившая Дженни Флеминг, получала в пять раз большее жалованье, чем Дженни (официальным путем). За дверью он услышал знакомый приятный голос:
— Королева Кантелона, сколько миль до Вавилона?
Раздался звонкий смех.
— Продолжай, — сказал Лаймонд, и юный голос с сильным французским акцентом послушно продолжил:
— Восемь, да восемь, да восемь опять… Нет, — предостерегающе сказал юный голос, — пожалуйста, не проси меня это складывать.
— Еще чего, — оскорбленно заявил Лаймонд, — я и сам могу сложить.
