— Ну да, к нему. Он же, как бы там ни было, довольно мил.
— А если допустить, что я питала бы к нему склонность, что бы это нам дало?
— О, это вы сейчас сами, сами увидите.
— Да я если чего и желаю, так только увидеть это. Но ты же мне ничего не показываешь!
— Есть иной путь вместо того, чтобы помочь вам пробраться к Олимпии, что было бы для нас сопряжено с тысячей препятствий, да и не дало бы ничего или почти ничего.
— Как это почти ничего?
— Да очень просто. Даже если предположить, что все получится, как вы хотите, то есть Баньер не заметит подмены и Олимпия вас застанет вдвоем, — короче, все пройдет наилучшим образом, где гарантия, что Олимпия не простит Баньера? Кто поручится, что объяснение случившегося не обернется так, что мы окажемся посрамлены? И наконец, разве невозможно также, что Олимпия, хоть и поверит в виновность Баньера, после его измены останется такой же несговорчивой, как была до сих пор?
— Так ты, что же, полагаешь, она добродетельна?
— Увы!
— В сущности, — призналась Каталонка, — все это и впрямь возможно; однако я ничего не теряю.
— Так-то оно так, да ведь и я ничего не приобретаю. Нет, нет и нет! Я придумала кое-что получше: раздобыть для вас десять тысяч ливров без всякого ущерба для Баньера.
— Ах, девочка моя, то, что ты предлагаешь, — это же золотое дельце!
— Мой план таков…
— Слушаю тебя.
— Аббат, давая мне то поручение, о котором вы знаете, в случае успеха предоставил мне полную свободу действий. Иначе говоря, он мне предложил нанять хороший меблированный дом, чтобы ему принимать там Олимпию, которая в первые дни этого нового союза, быть может, сохранит по отношению к своей прежней связи достаточно деликатных чувств, чтобы попросту не вышвырнуть Баньера единым махом за дверь. К тому же аббату приходится соблюдать известную осторожность, он ведь и сам женат на госпоже Церкви.
— О, со времен Регентства наши аббаты так привыкли пренебрегать этим браком ради вольной холостяцкой жизни…
— Неважно: я знаю, что говорю, и путь к цели мне ясен.
— Так вперед же!
— А на чем я остановилась?
— Ты как раз добралась до меблированного дома.
— Ах, да! Так вот: вместо того чтобы сообщить аббату об отказе Олимпии, я принесу ему весть о ее согласии.
— Берегись!
— Не перебивайте меня.
— Но как же быть с пресловутой добродетелью Олимпии?
— Скажем так: оно мне на руку; именно эта добродетель поможет мне сплести сеть. Я обставлю наше предприятие всеми видами препятствий, пальбой и заграждениями, как бывает при осаде хорошо укрепленных крепостей. Если надо, я потрачу добрую неделю на то, чтобы вытянуть для аббата ее «да»: на каждую букву этого слова у меня уйдут дня три-четыре.
— В добрый час!
— Наконец, когда дом будет нанят и все приготовлено, я объявлю, что красавица согласна только на тайную встречу и объяснение.
— До сих пор все выглядит недурно. Однако как ты собираешься выкрутиться в последний момент?
— Очень просто! В последний момент появитесь вы.
— Я?
— Разве вы не сказали, что не питаете отвращения к аббату?
— Я не питаю отвращения ни к кому, я же не какая-нибудь кривляка вроде Олимпии.
— Что ж! В час свидания там будете находиться вы.
— Да объяснись же толком, несчастная, не тяни! Ты уже целый час томишь меня.
— Та же фигура, тот же голос, та же красота, а может, и получше, особенно в потемках.
— Ода!
— План, я считаю, отменный, не так ли?
— Великолепный. Но его хватит на полчаса.
— Почему же на полчаса? Ведь аббат близорук, как крот, не так ли?
— Именно потому, что он близорук, — вздохнула Каталонка, — ему захочется увидеть больше, чем самому зоркому.
— Э, тут вам беспокоиться не о чем! Мы заключим условие. Помните историю Психеи? Я видела про нее балет.
— Так что же?
— Психее было запрещено дотрагиваться до светильника.
— Но Психея ведь зажгла его?
— Потому что она женщина, аббат же мужчина, и мужчина влюбленный.
— Но если в конце концов он его все-таки зажжет?
— Что ж! Если он это сделает, черт побери, тем хуже; а может быть, тем лучше для него.
— Для меня важно, что будет в наихудшем случае.
— Даже если предположить и такое, свои десять тысяч ливров вы все равно получите, как и я — мои две тысячи пятьсот.
— Ну да, и аббат поднимет крик, запрет нас, чего доброго, в какой-нибудь Фор-л'Эвек!
— Д'Уарак будет молчать — это в его интересах. Как вы полагаете, аббат, который без единого словечка снес взбучку Баньера и удары гитарой, примется болтать о столь невинном обмане? Нет уж, такую подмену он вытерпит еще безропотнее, вот увидите.
— А ведь и впрямь одно удовольствие: залюбуешься, как ты все это ловко придумываешь, милочка!
— Так за чем же дело стало? Ну? Вы хотите или не хотите?
— И что было бы всего забавнее, — заметила Каталонка, возвращаясь к обсуждению плана, — что было бы всего
любопытнее, это если бы наше плутовство так и осталось нераскрытым, а мы бы затаились, удовлетворившись десятью тысячами ливров, полученными за единственную встречу, — тут бы наш аббат вспылил, стал обвинять во всем Олимпию, а она бы и знать не знала, как оправдаться.
— Ах, какой соблазнительный поворот! К тому ж, разразись такой скандал, Баньер, который со своей стороны не лишен чувствительности, тоже покинет Олимпию и окажется в полном вашем распоряжении.
— О! Это возможно, и полагаю, весьма вероятно.
— И это придаст вам решимости.
— Конечно, да!
— Так что, за дело?
— За дело.
— И вы мне позволяете действовать по моему усмотрению?
— Я тебе позволяю действовать по усмотрению дьявола, это будет еще лучше.
— Вы не отступите? Слово порядочной женщины?
— Слово Каталонки! Не хочу тебя обманывать.
— Стало быть, уговор?
— По рукам! — вскричала Каталонка, с размаху хлопнув своей маленькой ручкой по широкой, пухлой ладони парикмахерши.
XXVI. ЛЮБОВЬ И БЛИЗОРУКОСТЬ
Едва лишь коварный замысел двух демонов в женском обличье созрел, у них не стало иной заботы, как только привести его в исполнение.
Задача была не из трудных.
Аббат, сделавший парикмахершу своим доверенным лицом и полномочным представителем, веря ее обещаниям, распорядился, чтобы она сняла и обставила апартаменты, где он сможет принимать Олимпию, когда она, подобно Данае осыпаемая золотым дождем, дрогнет под натиском и сдастся.
Парикмахерша была слишком хитра для того, чтобы объявить аббату как о полном провале своей миссии, так и о внезапно появившейся надежде. Она представила своему доверителю дело так, что якобы ее атака была отбита, однако, в ходе отступления изучив расстановку сил, она пришла к выводу, что кое-какие позиции, возможно, еще удастся мало-помалу отвоевать, а будучи захвачены, они, бесспорно, послужат залогом победы, которая, хоть в первый раз и не далась в руки, еще не потеряна окончательно.
