Праздник начался под звуки фортепиано, скрипки и виолончели: в гостиной играли вальсы Штрауса, польки и галопы, и гости — особенно Элджернон, энергичный старший брат Фрэнсиса, — плясали всю ночь напролет — еще долго после того, как новобрачные отправились в Шотландию, чтобы провести там медовый месяц.
С рассветом последние гости расселись по карстам и направились по домам через Саттонский парк. Элджернон, присматривавший за порядком, попрощался с Уэбб Уэстонами и решил прогуляться пешком до Гилдфорда. Он не был ни пьян, ни трезв, а находился в своеобразном веселом промежуточном состоянии. Он шел, насвистывая мелодию и приплясывая. И вот перед ним впервые предстал замок Саттон.
Небо над ним было раскрашено алыми и голубыми полосами — эти военные цвета Элджернон очень любил, — но не оно, а гигантское черное здание заброшенного особняка заставило Элджернона застыть на месте и разинуть рот от восхищения.
Элджернон Хикс не обладал особо бурным воображением — по сути дела, он был вчетверо менее изобретательным, чем его искрометный младший братец, — но что-то в его веселой душе перевернулось при взгляде на особняк.
— Клянусь Юпитером, — пробормотал он и принялся свистеть громче. И тут он подпрыгнул от неожиданности, потому что из темноты чей-то голос произнес:
— А вы не хотели бы заглянуть внутрь?
Элджернон нервно всматривался в полумрак, гадая, не воплотились ли в жизнь его смутные подозрения насчет призраков, но в конце концов он рассмотрел цыганку Кловереллу в поношенном алом платье, сидевшую под вязом со спящим малышом на руках.
— А, это ты, — сказал Элджернон. — А тебе не пора домой? Я имею в виду… одинокая женщина в такой поздний час… или лучше сказать — ранний?
— У меня еще нет дома, — отвечала Кловерелла, поднявшись. — Я вернулась только вчера, чтобы попасть на свадьбу.
— О, это не очень-то хорошо. С малышом, я имею в виду…
Он пошарил в кармане брюк и обнаружил, что потратил почти все деньги на свадебную церемонию и на комнату в гостинице.
— Проклятье! — воскликнул он.
Он был похож на веселого пса — дружелюбного, глуповатого, абсолютно добродушного, но слегка надоедливого. Смех его чем-то напоминал лай, а когда он грустил, его лицо вытягивалось и становилось унылым. Когда его что-то интересовало, он начинал носиться кругами, словно его позвали на прогулку; а если он был чем-нибудь сильно расстроен, то начинал ворчать.
И во внешности его тоже было что-то собачье. Большие уши, чуть ли не хлопавшие на ветру; большие, слегка вытаращенные глаза, жалобно округлявшиеся, когда их владельца кто-нибудь обижал; чрезмерно длинные ступни, шлепавшие по земле, словно лапы. Разумеется, он не был женат и не имел детей.
— Ну? — спросила Кловерелла.
— Что, ну?
— Хотите заглянуть внутрь?
— Но, черт побери, он ведь заперт!
— Это неважно. Я знаю, как туда пробраться. Вы должны, мистер Хикс. Вы просто обязаны увидеть Саттон на рассвете.
При этих словах Элджернон насторожился, и нос его зашевелился, как у гончей.
— Правда? Ты не рассказываешь мне сказки? — он уже «рыл землю» в предвкушении любопытного зрелища.
— Правда. В Саттоне сейчас никого нет. Пойдемте, мистер Хикс. Возьмите меня за руку.
Он послушался, не полностью отдавая себе отчет в происходящем, так его разобрало от свадебного вина и очарования рассвета.
— А как же мальчик?
— О, я разбужу его. Ему тоже стоит на это посмотреть. Пойдем, Джей, пойдем, сыночек. Открой свои чудные глазки и покажи мистеру Хиксу его дом.
— Мой дом?
— Однажды он станет вашим. А теперь — хватит вопросов. Просто смотрите и слушайте.
— Что слушать?
— Если вы очень постараетесь, дом с вами поговорит.
Мистер Хикс фыркнул, как сеттер. Они прошли через парк и оказались во дворе замка, вымощенном булыжником.
Со всех сторон здесь говорила сама история; Элджернон действительно почти услышал ее таинственный голос. Он увидел алебастровые кирпичи, инициалы «Р.У.» — Ричард Уэстон, улыбающихся херувимов над воротами. Он почувствовал под ногами следы людей, которые много лет назад превратились в прах, но имена их никогда не исчезнут со страниц истории Англии. Он прикоснулся к каменной кладке, которую создали мастера, оставившие по себе единственную память — этот гигантский, внушающий трепет особняк.
Мистер Хикс, озаренный рассветными лучами, очень тихо и благоговейно вздохнул. Он понимал, что полюбил этот замок с отчаянной и неутолимой страстью.
— Я просто не могу этого выносить, Джордж! — кричала графиня Уолдгрейв, топая ногой. — Не могу, не могу больше!
— Успокойся, мама, ради Бога.
— Нет, не успокоюсь. Я слишком долго молчала. С меня хватит. Я слишком долго была спокойна.
И с этими словами она шлепнула зонтиком по пышным ягодицам вполне цветущей и совершенно голой оперной дивы, устроившейся под боком у Джорджа на оттоманке в галерее.
— Это нечестно, — продолжала графиня, глотая слезы. — Я возвращаюсь с праздника на острове Уайт — и что я вижу? Мой дом, — а он мой, Джордж, потому что я приехала сюда с твоим отцом, когда ты был еще грудным младенцем, — мой дом превратился в настоящий бордель!
— Кто бы говорил, — пробормотала девица.
— Что ты сказала?
— Я слышала, что до замужества вы были совсем не той, что теперь.
— Довольно, — вмешался Джордж.
— Это ты кому говоришь?
— Не тебе, мама.
— Ну, мне вы этого уж точно не могли сказать, — заявила девица. — Пока вы не сбили меня с пути истинного, мой добрый сэр, я была честной девушкой. И в том, что я оказалась в таком положении, как сейчас, виноваты только вы.
— А в каком ты положении?
— Если вы хотите знать, леди Уолдгрейв, я жду ребенка. А отцом его будет ваш сын, и только на нем лежит вина за мой позор. Но он не сможет от меня отделаться. Я намереваюсь переехать в Строберри Хилл и оставаться здесь до тех пор, пока он не признает нашего ребенка своим наследником и не женится на мне. Если верить слухам, с вами такое тоже произошло разок-другой.
Энн побелела от гнева:
— Как ты смеешь оскорблять меня в моем собственном доме?
— Но это же правда, не так ли? Если бы это не было правдой, вы бы не разозлились.
— Джордж, сделай же что-нибудь! Выстави эту шлюху!
Вместо ответа Джордж застегнул ширинку и позвонил в колокольчик, чтобы вызвать дворецкого.
— Ты должна уйти, Хетти, — сказал он.
— Уйти? Ни за что! — она соскочила с дивана и принялась поспешно одеваться. — Я ношу твоего ребенка. Тебе от меня не избавиться. Я собираюсь оставаться здесь до тех пор, пока не восторжествует справедливость.
