— Мы не должны оставаться здесь больше ни дня, — заявил Морис. — Если мы выйдем следующей ночью, может оказаться слишком поздно! Даже если мы сумеем одолеть искарисов в бою, последствия будут непредсказуемы. Слухи о кровопролитном сражении между двумя группами иностранцев мгновенно разнесутся по окрестностям и пойдут дальше. Об этом узнают не только жители Аль-Фаюма, но и люди эмира.
— Нельзя этого допустить, — согласился с ним Мак-Айвор. — Поэтому мы должны уйти отсюда нынешней ночью.
Когда Джамалу сказали, что ему надо любой ценой уговорить Селима Мабрука выйти уже ночью, он нисколько не удивился.
— Кажется, у вас врагов еще больше, чем у меня. И боитесь вы не только мести эмира, — сказал он. Однако расспрашивать рыцарей Джамал не стал. Он тут же отправился к Селиму Мабруку, чтобы помочь ему в приготовлениях. С наступлением ночи путешественники должны были уйти в пустыню.
Луна сияла на небе уже добрых два часа, когда к лагерю Селима Мабрука подошла группа из семи человек. Путешественники издалека услышали недовольное фырканье животных: хабир и его погонщики уже собрали палатку и начали седлать верховых верблюдов, а на других грузить бурдюки с водой и другие припасы.
Селим Мабрук был весьма удивлен при виде людей, пришедших вместе с шейхом и двумя уже знакомыми ему франками.
Он замер при виде Мак-Айвора, который шествовал позади Герольта и Джамала. Шотландец был выше шейха на голову и в своем бедуинском одеянии казался скалой, на которую накинули платок. Когда же Селим увидел Беатрису и Элоизу, его изумление сменилось яростью.
— Шейх Салехи, о них ты ничего не говорил! — свирепо произнес он. — Ты даже не намекнул на то, что в пески пойдут две женщины!
Джамал смутился.
— Неужели я действительно забыл о них сказать? — Он покачал головой так, будто и сам удивился случившемуся. — Но раз ты это утверждаешь, мой друг, я не могу сомневаться в истинности твоих слов. Прости мне мою забывчивость.
— Вот уж не думал, что Аллах наказал тебя плохой памятью, шейх Салехи!
— Наверное, я забыл о таких пустяках из-за радости встречи с тобой, — попытался подкупить хабира лестью Джамал Салехи.
— В чем дело? — тихо спросила Беатриса, до которой не доходил смысл этого разговора. За годы, проведенные с родителями в Акконе, она запомнила всего лишь несколько арабских слов. — Они о чем-то спорят? О чем?
— Лучше помолчите, — шепнул ей Морис. — Объясню позднее. Молите Бога, чтобы хабир согласился ехать!
— Ты называешь двух белых женщин в караване пустяками? — воскликнул Селим Мабрук. — Шейх Салехи, ты слишком легко обращаешься со словами. Я принял бы тебя за дурака, если бы не был так давно с тобой знаком. Ты попросту обманул меня!
— Поверь, я не имел злого умысла, когда не стал говорить об этих девушках, которые сопровождают моих спасителей, — уверил его Джамал. Своими словами он еще раз дал понять хабиру, что находится перед этими людьми в большом долгу и что поступить по-другому он не мог.
Селим Мабрук молчал. Он явно был на распутье и не знал, чему должен подчиниться: своему гневу или осознанию того, что он и сам на месте шейха Салехи поступил бы точно так же.
Беатриса, Элоиза и четыре рыцаря Грааля затаили дыхание. Они чувствовали, что сейчас решается их судьба. Если хабир не поведет их через пустыню, а чужеземцы в Аль-Фаюме действительно окажутся искарисами, всем им придется очень плохо.
Джамал тоже понимал, что сейчас лежало на весах судьбы. И, чтобы подтолкнуть ее решение, он положил руку на грудь и, опустив голову, сказал:
— Селим Мабрук, ты вправе обидеться за мое умолчание. Но пусть твое великодушное сердце, о котором у ночных костров рассказывают легенды, не ожесточится, но выкажет снисхождение к моим друзьям. Вспомни мудрые слова: «Великодушие — это древо рая, ветви которого опускаются в мир. И того, кто прикоснулся к этим ветвям, они приведут в рай»!
Джамал вовремя нашел нужные слова. Лицо хабира расплылось в улыбке.
— Ты и в самом деле умен, как сам дьявол, шейх Салехи! — сказал он. — Придется мне схватить ветку, которую ты повесил перед моим носом.
Джамал сумел также убедить хабира в том, что ради безопасности путников будет лучше сначала несколько дней идти на юг, а затем описать дугу, которая выведет их на путь, ведущий на запад, к оазису Сива.
— Ты даешь мне понять, что по вашим следам идут преследователи? — спросил Селим Мабрук.
Джамал поднял ладони к небу.
— Ответ на твой вопрос знает один Аллах.
Хабир тяжело вздохнул и наконец сдался окончательно.
— Судьба не знает жалости.
— Черт возьми, наши жизни сейчас висели на волоске, — тихо проговорил Мак-Айвор, украдкой осенив себя крестным знамением. Селим Мабрук вернулся к верблюдам и продолжил погрузку. Морис шепотом стал объяснять сестрам, о чем говорили хабир и Джамал Салехи, который в итоге сумел предотвратить надвигавшуюся беду.
Подготовка каравана к выходу заняла еще некоторое время. Насколько верблюды кротки и терпеливы в обычное время, настолько же они упрямы, когда их нагружают. Они скалились и отмечали гневным ревом каждый новый бурдюк и мешок, ложившийся поперек их горбов. И если бы не путы на их передних ногах, они давно бы убежали.
Селим, Хасан и Гариб знали, кого из верблюдов надо принуждать к работе проклятиями и палками, а кому из них было достаточно тихих, ласковых слов.
Наконец все было погружено и закреплено. Только теперь с передних ног животных стали снимать агали. Освобождать верблюдов приходилось по очереди. Все еще злые животные только и ждали возможности лягнуть людей, и, когда их поднимали с земли, сделать это им было особенно легко. Существовала также опасность столкновения верблюдов друг с другом — от этого могли лопнуть нагруженные на них бурдюки с водой.
— Сейчас вам следует быть особенно внимательными, — предупреждал Джамал спутников, севших на животных. — Прижимайте к верблюду ноги и покрепче держитесь за седло. Вставая, верблюд может сбросить седока!
— Не знаю, смогу ли я сесть на этого верблюда, — стала причитать Беатриса, когда Морис объяснил ей, что она должна делать. — Смотрите, как он скалит зубы. Только и ждет момента, когда сможет сбросить меня. А я тогда сломаю шею.
— Значит, тебе придется остаться здесь одной, — сухо заметила Элоиза, с помощью Герольта усаживаясь на бурую верблюдицу. Ее звали Фарха, что на языке бедуинов означало «радость». Хабир велел сестрам садиться на самок, которые были гораздо более покладисты, чем самцы.
