вздохнул:
– Кажется, Джон? Да, думаю, меня звали Джон. – Его глаза наполнились слезами. – Точно. Джон Хиллс.
– Джон Хиллс, – шепотом повторил я.
– Нет. – Его голос дрогнул. – Для тебя я Митиваль.
– Ты был мне таким хорошим другом, Митиваль, – произнес я негромко, а он смотрел на траву у себя под ногами. – Но если тебе пора уходить, то иди. Со мной все будет хорошо.
Он глянул на меня и улыбнулся застенчиво:
– Пожалуй, Сайлас, я и правда пойду.
Я тоже улыбнулся и кивнул. Потом Митиваль обнял меня.
– Я люблю тебя, – сказал он.
– И я тебя тоже люблю.
– Однажды мы снова увидимся.
– Я рассчитываю на это.
Он сделал глубокий вдох, двинулся в сторону пруда и обернулся, чтобы помахать мне в последний раз. А потом исчез.
На лугу стало тихо. Я стоял там и смотрел, как вокруг меня опускается ночь. Впервые в жизни я остался совершенно один. Но меня это больше не пугало. Мир вращался и летел вперед. Сиял огнями. Звал меня. И я собирался найти в нем свое место.
Я сел на Пони и плавно тронул его с места.
– Поехали, Пони, – сказал я.
И мы поехали.
Заметка из газеты «Боунвильский курьер» от 27 апреля 1872 года
Провинциальный джентльмен двадцати четырех лет от роду недавно получил в наследство имение своей покойной бабушки в Филадельфии. Он объявил о планах основать там школу для сирот. Джентльмен этот, всего двумя годами ранее окончивший колледж с высшими баллами по физике и астрономии, объясняет свое решение перипетиями судьбы его отца-иммигранта и собственными реминисценциями о том, как он осиротел в двенадцать лет. Преданные читатели нашей газеты могут вспомнить историю о мальчике из Боунвиля, в которого много лет назад ударила молния. Так вот, это тот самый юноша. Свою школу он назвал «Школа для сирот имени Джона Хиллса» в честь ребенка, ранее погибшего в имении, а эмблемой школы джентльмен выбрал изображение молнии на лбу скакуна с белой отметиной на морде.
Я не знаю, что нас ждет, но я останусь с тобой,
Я останусь с тобой сквозь века.
Песня «Сквозь века» группы «Cloud Cult»
Информацию для своей книги я собирала много лет. Надеюсь, это не бросается в глаза.
Моя семья подтвердит, что после дома мое самое любимое место в мире – это антикварные магазины. Меня глубоко трогают артефакты прошлого, со всеми их потертостями и отбитыми краями. Я воспринимаю их не как останки истории, а как ее проводники – дело в том, что я буквально слышу те истории, которыми они делятся с нами.
Вот из таких историй и сложена эта книга, а еще из сна моего старшего сына. Он пересказал мне свой сон со всей красочностью, на которую способен двенадцатилетний ребенок. Этот сон-история о мальчике с наполовину красным лицом породил, весьма непрямолинейным образом, сюжет книги.
И сами артефакты также нашли дорогу на эти страницы. Фотография заинтересовала меня, когда мне в седьмом классе подарили мой первый Pentax K1000. Тогда же я начала коллекционировать дагеротипы, амбротипы, ферротипы и целые фотоальбомы из Викторианской эпохи. Несколько из тех дагеротипов и амбротипов открывают главы книги, потому что они стали прототипами некоторых персонажей и помогли сформировать их физически и, в какой-то степени, эмоционально. Дагеротип не имеет негатива и поэтому может считаться памятью одного момента. Если он разлучается со своим хранителем, то становится анонимным реликтом ушедшего времени. Нет никакой возможности узнать, кем были запечатленные на них люди. Возможно, именно поэтому они меня так завораживают. Я не могу удержаться от придумывания их историй. Например, дагеротип на фронтисписе книги практически сам написал весь роман. Молодой отец; младенец; матери на изображении нет. Некоторые фотографии говорят нам тысячу слов. А некоторые – более шестидесяти тысяч.
Моя любовь к фотографии никоим образом не ограничивается одними лишь фотоснимками. Меня также привлекает вся ее аппаратная часть – и материальная механика фотокамер как объектов, и наука о светописи, приводящая эту механику в действие. При подготовке к написанию этой книги я закончила курсы мокроколлодионной фотографии в Фонде Пенумбра в Нью-Йорке. Результатом обучения на этих курсах стал автопортрет, который я теперь использую в качестве фото автора. Сделала я этот автопортрет при помощи своего преподавателя, чье имя, к сожалению, я не могу сейчас найти в своих записях.
История фотографии читается как увлекательнейший триллер всех времен и народов. Она не линейна. Почти как в случае с любой наукой, история фотографии представляет собой сложную и неоднородную систему фундаментальных открытий, происходящих одновременно по всему миру. Среди особенно познавательных источников перечислю следующие: The Evolution of Photography by John Werge, 1890; The Silver Sunbeam: A Practical and Theoretical Textbook on Sun Drawing and Photographic Printing by John Towler, 1864; и Cassell’s Cyclopædia of Photography edited by Bernard Edward Jones, 1912. Если взглянуть на научные открытия одного и того же года, например 1859-го, которые приводятся в Ежегодном справочнике научных открытий за 1859 год или в иных источниках, то можно увидеть, сколько великих умов прилагали усилия для решения одних и тех же проблем и приходили к похожим решениям, но с различным успехом. Прогресс измеряется достижениями и склонен не замечать неудачи, хотя одно невозможно без другого. На судьбах ученых тоже можно проследить эту тенденцию. К примеру, Луи Дагер и Уильям Генри Фокс Тальбот, изобретатели дагеротипии и тальботипии соответственно, в свое время были хорошо известны, уважаемы и высоко оплачиваемы за их внушительные достижения. Фредерик Скотт Арчер, который в 1851 году изобрел мокроколлодионный процесс и таким образом заложил основы современной фотографии, напротив, умер в бедности, после того как потратил почти все свои скудные средства на собственные исследования. В моем романе «Пони» идея ферротипов Мартина Бёрда основана на открытиях Арчера, а также на аргентотипе сэра Джона Гершеля, изобретенном в 1842 году. В светочувствительном составе Мартина присутствует винная кислота – этот компонент станет частью формулы, которую запатентуют через тридцать лет под названием «процесс Ван Дейка». Человек, подобный Мартину, гений без подспорья в виде широких возможностей, всю жизнь вынужденный полагаться только на собственную изобретательность, вполне мог прийти к этой формуле раньше. Мартин Бёрд представляет собой множество разных людей по всему миру, чьи открытия остались неизвестны истории. Мы все встречали таких непризнанных гениев, и один из них – мой отец.
Расцвет и эволюция фотографической науки
